не знает и теперь, хотя полжизни уже прошло, он взрослый дядя.
К Новому году в школе устроили утренник или огонёк, не знаю, как это называлось в то время, ребята пели, читали стихи, ставили миниатюры, отрывки из пьес и тому подобное. Народу – не протолкнутся, родители с детьми, друзья, соседи. Даже новая, только что построенная, шестая школа всех не вмещала. Она стоит и поныне, старая, обшарпанная, до сих пор работает. Но тогда она была новая, пахла свежей краской. Моей бабушке – восемь. Она нарядная, в белой кофточке и чёрной юбочке, а на голове большой бант, стоит посреди зала и все на неё смотрят, она должна прочесть стихотворение. Отрывок из Онегина.
У неё всегда была очень хорошая память, стоило прочесть один раз, и она запоминала цифры, стихи, имена – хоть ночью разбуди. Рассказывать и петь она очень любила, умела с выражением, как папа, и голос был громкий, сильный, дома она часто рассказывала стихи, пела, когда приезжали гости, её ставили на табуретку, хлопали и говорили:
– Лена, ты, наверное, артисткой будешь!
– Нет, певицей, как тётя Шура! – Бойко отвечала она.
И вот, бабушка стояла на сцене, смотрела по сторонам вишнёвыми глазами, и ни капельки не стесняясь, громко начала:
– «Мы все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем….»
Она вдруг умолкла и с испугом стала оглядываться по сторонам. Все подумали – забыла, стали подсказывать, отовсюду шептали: «Слава Богу, у нас немудрено блеснуть».
Клава очень удивилась, ещё вчера, дома, рассказывала без запинки, переволновалась, небось, сейчас соберётся и вспомнит. А Лена стояла и молчала. На глаза наворачивались слезы. Нет, она не забыла, она помнила, и помнит до сих пор, этот отрывок наизусть. Но там было это слово, слово, за которое посадили родителей её соседки по парте, никто не говорил впрямую, но она слышала перешептывание, разговоры, когда все уже спали. И как бабка Марфа говорила маме:
– Клава, ради Христа, убери ты иконы. Ребят сиротами оставишь. Забыла, как с твоим отцом. А ежели, кто узнает, что мы ходим… Уже ведь троих забрали. А отца Арсения, говорят, на смерть забили…
И что-то еще полушёпотом всё говорила бабка. И учительница в школе всегда ругалась, если Лена вдруг нечаянно говорила это слово, даже если просто так без всякого умысла, сердито смотрела:
– Ты, Лена, забудь это слово и больше никогда не произноси, поняла?
Это слово было Бог. И бабушка заплакала горько и громко. Клава увела её, успокоила, но так и не узнала, в чём было дело, и никто не узнал, но сказали, что артистки из Лены не выйдет.
Так же, как Лев, любил отца, Глеб с Борей любили и уважали его, он был им ближе всех, старший, командир, и они всегда заступались за него, кто бы что ни сказал, бывало и до драки доходило, два худеньких совершенно одинаковых на вид мальчишки такого не прощали.
