вопил от отчаяния…
– Умер уже в Киеве, куда первых бедолаг свозили десятками, – заключил свой печальный рассказ Егорыч, тиская смятый носовой платок.
Из четырех мужиков нашего ГСК, что призвали в Чернобыль, последний ушел из жизни года через три. Болел долго и мучительно. Жена, вся в черном, иногда приходила в гараж, что-то там брала, но выйдя наружу, прерывисто и бессвязно рассказывала, рассказывала, как ей до беспамятства тяжко, слезы горючие вытирала. Однажды принесла и показала серебряный крест на нарядной малинового цвета колодочке. Орден, которым удостоили ее Георгия, назывался «Мужества».
– Все, что осталось от мужа, – промолвила и, прислонившись лбом к поцарапанной железной двери, за которой ее Жорке было так хорошо, молчала долго-долго.
К той поре наши посиделки уже прекратились. Да и судачить было не о чем. И так все было ясно…
Бабий бунт
Рушилось тогда многое, и рушили его мы сами, вот этими собственными руками. То, что дело сильно «пахнет керосином», лично мне стало понятно, когда возле ступеней крайкома партии вспыхнул так называемый «бабий бунт».
Это когда в ночь на 16 января 1990 года крепких мужиков, давно отслуживших действительную, снова, как после Чернобыля, на призыв потащили прямо из постелей. На этот раз на Кавказ, разнимать задравшихся армян и азербайджанцев. Там кровь сразу полилась рекой, активируя проблемы двухсотлетней давности. Кто бы когда знал, что значит для страны тот клочок каменной гряды, разделивший смертными обидами два народа, об одном из который и пел сладкоголосый певец из Баку Рашид Бейбутов:
Лихо надета набок папаха.
Эхо разносит топот коня.
«Мальчик веселый из Карабаха»,
Так называют всюду меня!
Пейте прохладную, с гор водопадную
Вот вам, красавчики, чистая вóда!
Эх-х! Сладкая вóда! Эх-х, горная вóда!
Бейбутова, действительно, обожали во всей огромной стране, как могут любить человека, излучающего светлым искусством непреходящую радость.
Однажды, московским летом, возле пахнущей свежей краской гостиницы «Россия», преобразившей центр советской столицы не только огромностью, но и скоплением в окружении зевак знаменитых людей, я видел Бейбутова, причем, как говорится, в полном парадном ажуре.
В Москве начиналась декада Азербайджанского искусства, и он шел к сверкающему кабриолету с откидным верхом, в окружении операторов кинохроники, упругой походкой признанного мэтра, широко улыбаясь в ответ на дружеские аплодисменты. Какие-то озаренные утренним светом девушки солнечной стайкой подбежали к машине с огромными букетами цветов. Белозубый, черноволосый красавец, в костюме, судя по элегантности, пошитом лучшими портными республики, народный артист, а главное, любимый всем Советским Союзом, излучал приветливое благополучие такого уровня, что, казалось, оно никогда не иссякнет.
Он
