паровозных котлов крупного оборотного депо, что на главном ходу Транссибирской магистрали, она произвела на местных черкесов ошеломляющее впечатление.
От большеглазой тихони Евы Айдиновой, в образе которой убывала на рабфак Ростовского института железнодорожного транспорта, ничего и не осталось. Особенно, когда вынула из кармана пачку «Беломора» и прикурила от латунной бензиновой зажигалки, зажав ее в побелевшей руке, чтобы скрыть боль от наката печальных известий. У старейшины армавирских гаев, дедушки Мартироса Джагупова, от такой неожиданности папаха съехала на нос: «Женщина все-таки, место должна знать!»
Но Ева Ивановна только сверкнула в его сторону глазами, да и чего ей было не курить, даже в обществе местных аксакалов, если там, на Урале, в грохоте раскаленного железа она командовала бригадами замазученных горластых ремонтников, готовящих к фронтовым рейсам гигантские паровозы ФД (Феликс Дзержинский), которые на северо-кавказских направлениях и в глаза не видели. Это те локомотивы, что мчали к фронту бесконечные эшелоны с танками Нижнего Тагила, самоходками Челябинска, катюшами из Омска, самолетами Новосибирска, длинные составы из сибирских и казахских стрелковых дивизий, прикрывавших Москву от супостата.
Тем более, узнав от соседей, тех же Джагуповых, Дамбазовых, Бароновых, что еще осенью сорок второго мать скончалась от дизентерии в полном одиночестве. Хоронили сердобольные соседи. Где могила – никто не помнит. Большинство мирных жителей унесла оккупация: голод, болезни, фашистское угнетение. Треть Армавира легла во рвы, что каратели заставили накопать за Красной поляной. Старший брат попал в плен еще в августе сорок первого под Ржищевом на Украине, средний, водитель танка, дошел почти до Варшавы, но в районе Отвоцка получил последнее и самое тяжелое ранение. Сейчас долечивается в Грозном.
Но, по правде говоря, к шестидесятым годам эти проблемы стали приобретать уже некое успокаивающее свечение. Душевные раны рубцевались, быт налаживался, тем более для нас, которые если что-то и помнили, то в виде неких неясных силуэтов. Сейчас же новое поколение: комсомольцы и не комсомольцы, передовики и отстающие, длинноволосые стиляги и стриженные под пролетарский полубокс активисты, искренне считали, что наигравшись в войну, человечество, наконец, успокоилось, осознало, что даже худой мир будет лучше самой победоносной войны. Как это получше объяснить современным украинским правящим идиотам?
Неугомонный Корсун во многом задавал тональность нашего поведения и динамику поступков. Он один из первых в городе приобрел мотороллер «Вятка» и носился на нем, как персонаж из фантастических романов Герберта Уэллса: в огромных летных очках образца чкаловских перелетов, прожженном танковом шлеме, который с фронта привез его отчим, и похожих на гигантские клешни хоккейных перчатках. Подарил их ему Анатолий Фирсов, знаменитый нападающий, с которым Валька познакомился во время вгиковских практик.
Как-то с фотоаппаратом наперевес он проник на тренировку
