но и то, что сама вера православная была чище, возвышеннее и милосерднее католической. Православие по-иному наполняло благовоспитанностью души христиан, нежели католичество. Может быть, думала Елена, и отец о том знал, однако у него было еще желание удержать дочь в православии для державной цели. Он считал, что православная великая княгиня – опора в чаяниях всех православных христиан, оказавшихся временно под пятой литовского владычества. Россиянам легче будет выстоять перед постоянным посягательством католических ксендзов, приоров и всех других священнослужителей на их духовную свободу, если будут знать, что они под крылом православной государыни. В этом и сама Елена видела большой резон. Осознавать, что за спиной две трети населения Литовского княжества – твои преданные россияне, – это твердь, на которую всегда можно опереться.
И все-таки Елену посещали крамольные мысли. Иной раз она искала в себе силы противостоять батюшке ради своего благополучного супружества и чтобы не быть в Литве государевой заложницей. Ведь великий князь Александр мог поступить с супругой-иноверкой как ему заблагорассудится или, вернее, как заставят его поступить всесильные и жестокосердные паны рады. Однажды своими крамольными мыслями Елена поделилась с думным дьяком Федором Курицыным. Это случилось как раз в те дни, когда литовские послы привезли исправленную целовальную грамоту. Однако мудрый дьяк ничем не сумел утешить юную княжну. Больше того, оба они попали в неловкое положение. За беседой их застала Софья Фоминишна. Дьяк Федор счел за лучшее посвятить великую княгиню в суть его беседы с Еленой, дабы она не приняла их разговор за сговор.
– Мы, матушка-государыня, исповедуем друг друга. Близок час разлуки, и надо к тому подготовиться, – сказал дьяк Федор.
– Исповедуйтесь, это всегда очищает душу, – ответила Софья Фоминишна. И, присев в византийское кресло, сама повела речь: – Только я и без исповеди моей дочери давно знаю о ее душевном смятении. Я понимаю ее, родимую. Ее страдания разрывают мне сердце. Но Богу угодно, чтобы она несла крест смирения и послушания, ибо государь всея Руси прав. Он не ради своей прихоти желает сохранить будущую великую княгиню в православии.
– Хватит ли моих сил, матушка?! – вмешалась Елена. – Какая тяжесть упадет на мои плечи…
– Пребывай в молитве, и Господь Бог укрепит твой дух. И разумом одолевай сердечную маету. Ты умна, тебе сие посильно.
Елена посмотрела на дьяка Федора, словно ища у него поддержки, и отважилась сказать матери супротивное:
– Но ведь может и так случиться, матушка, что у меня не будет никакой возможности сохранить себя в православии. Ведь ежели случится…
Княжна осеклась, увидев в глазах матери вспышку гнева.
– Забудь о «ежели» и о «все-таки», – жестко произнесла Софья Фоминишна. – И ты, Федор, не потакай ей и слушать ее запрети себе. Знаете же, что государь может быть и милосерден и жесток даже со своими близкими. У него хватит
