судьи обождали: закон человеческий уступил закону природы.
Наконец дверь отворилась, и зрители не могли удержаться от крика изумления, неожиданности, любопытства: в зал вошла королева Мария-Антуанетта!
Это были ее стройная, величественная фигура, ее цветущее лицо, ее большие серо-голубые глаза, ее прекрасные каштановые волосы над высоким лбом, причесанные так, как обыкновенно причесывал ее величество парикмахер Леонар. Костюм вошедшей был совсем такой, какой носила королева, гуляя в Версальском парке: белое платье, опоясанное голубым шелковым кушаком, на голове кружевной чепчик. Даже зрительницы на трибуне, часто видавшие вблизи королеву, не усомнились, что это – она.
– Сама королева является свидетельницей! – заговорили они. – Какое безумие, какой скандал!
Никто не заметил, как Ламотт Валуа испуганно вскочила со стула, точно стремясь убежать от этого явления; но пристав зорко следил за нею и схватил ее за руку.
– Зачем вы встаете, когда вам сказано, чтобы вы сидели смирно?
– Я встала, чтобы, как добрая подданная, приветствовать поклоном королеву, – ответила графиня, оправившись от волнения, – но так как вижу, что никто не встает, то и я опять сяду. – И она спокойно опустилась на стул.
– Подойдите ближе! – сказал де Лэгр, и свидетельница подошла к зеленому столу.
Окинув судей наивным, веселым взглядом, она кивнула им головой и улыбнулась, обнажив улыбкой зубы. При этом все заметили, что у нее нехорошие, испорченные зубы, между тем как зубы королевы отличались замечательной красотой и служили предметом зависти всех дам высшего общества.
– Кто вы и как вас зовут? – задал председатель свой обычный вопрос.
– Кто я? – густо покраснев, повторила молодая женщина. – Трудно на это ответить. Я была тщеславная, легкомысленная девчонка и вела самый легкомысленный образ жизни, пока не полюбила… сержанта Жоржа. С тех пор как я полюбила его, я решила сделаться честной и добродетельной женщиной, хорошей женой, хорошей матерью… А что я до сих пор все еще называюсь мадемуазель Олива, то в этом не моя вина: вы арестовали меня в Брюсселе за неделю до моей свадьбы, и из-за вас мой милый малютка родился в тюрьме. Я попрошу вас выдать мне потом письменное свидетельство моей невинности… то есть моей невиновности в это деле, – поправилась она, снова вспыхнув, – чтобы это послужило мне оправданием перед ребенком, когда придется сказать ему, что он родился в тюрьме. Ведь матери очень тяжело, если приходится стыдиться перед собственным сыном.
В рядах зрительниц пробежал шепот одобрения и сочувствия.
– Так вас зовут мадемуазель Олива? – спросил председатель.
– Да, к сожалению, все еще так, – со вздохом ответила свидетельница, – но, как только вы освободите меня, мы тотчас обвенчаемся, и я буду называться мадам Жорж. Вы сделали бы мне огромное удовольствие, если бы теперь же начали так называть меня.
Строгие
