графиня, говоря: «Ради бога, уходите скорее! Нас подслушивают!» – и увлекла меня за собой. Мы вернулись в ее дом, и я спросила, хорошо ли я выполнила свою роль. Она ответила, что королева все видела и слышала и осталась мною довольна. На другой день, рано утром, мы вернулись в Париж; графиня уплатила мне пятнадцать тысяч франков, но сказала, что я должна как можно скорее отправиться в Брюссель, к своему Жоржу, и до отъезда не выходить из маленькой комнатки, которую она отвела мне в своем особняке. Я написала Жоржу, и, пока ждала его ответа, время проходило очень весело; графиня была очень любезна ко мне. Когда Жорж написал, что ждет меня, я поехала в Брюссель, но по желанию графини не в дилижансе, а в экипаже, точно важная дама, и муж графини заранее позаботился о подставах и заплатил за дорогу. Больше мне, кажется, нечего рассказывать, и я говорила одну только правду. Конец моей истории вы сами знаете, – со вздохом прибавила мадемуазель Олива. – Через две недели после сцены в Версале ваши агенты арестовали меня и привезли в Париж. Вы знаете, что я поклялась лишить себя жизни, если Жоржу запретят навещать меня, что мой сын родился в тюрьме, что ему уже миновало полгода, а его бедная мать все еще сидит в заключении. Все это вы знаете; позвольте же мне идти к сыну: он, наверное, уже проснулся и кричит, а его отец не умеет унять его.
– Идите к своему сыну, мадам Жорж, – с ласковой улыбкой ответил председатель. – Пристав, проводите свидетельницу!
Олива сделала судьям ручку и пошла к двери, которую пристав распахнул пред нею; из комнаты свидетелей послышался громкий детский крик. Олива обернулась и, с торжествующим видом взглянув на председателя, воскликнула:
– Я говорила вам! Я иду, мой маленький Жорж! – И с этими словами молодая красавица исчезла, и дверь за нею захлопнулась.
– Вы слышали показания свидетельницы, – обратился председатель к Ламотт, – и можете видеть, что мы имеем доказательства того, как вы задумали и привели в исполнение свою преступную интригу. Неужели вы будете отрицать доказательства и факты?
– Я не видела ни фактов, ни доказательств, – насмешливо возразила графиня, – я только видела и удивлялась, как великолепно королева играла комедию. Она – искусная актриса и сыграла роль Оливы так тонко, что ничем не выдала себя.
– Как?! – воскликнул почти с ужасом де Лэгр, – Вы решаетесь утверждать, что бывшая сейчас здесь свидетельница – не Олива Жорж, а другая особа? Да разве вы не знаете, что она, этот живой портрет королевы, уже десять месяцев сидит в Бастилии?
– Я знаю только то, что королева отлично сыграла свою роль, – пожимая плечами, ответила графиня, – она ради этой роли принесла даже огромную жертву, обнаружив секрет красивой женщины: она сняла свои прекрасные фальшивые зубы, показала жалкие остатки собственных зубов, чтобы подчеркнуть разницу между Оливой и Марией-Антуанеттой. Согласитесь, господа, довольно-таки забавно, что королева отличается от куртизанки только челюстью!
И графиня
