мы тебя в гости ждём – на праздник…
– Сшшоветник, что ли, насшшоветовал! – выскочило из кладовки болотное чудо: острые коленки и локти, лапы с перепонками. Жёсткая зелёная кожа да рот до ушей: – Исшшпытывает меня, да? Вжжжаправду ли та, о ком подумали?
– Не-е, – потерялся царевич. – Это мы сами затеяли. Сановник-то наш, первый советник, наоборот говорит: не надо бы тебя звать, осерчаешь, мол. Так ведь праздник же! Ждём тебя, стало быть. Но только, – замялся он ещё больше, – ночью тебя ждём, чтобы, ну, понимаешь ли… в другом облике пришла. Ну, в Ненаглядном то есть.
– Лутшше бы шоветника пошлушали, – кипятясь, чудо шепелявило больше обычного. – Нельжжя мне. И так вчера раздухарилисьшш: и тебе шолнце-мельница, и тебе шолнце-самопрялка, и тебе пляшки голышом. Только дурень и не поймет, что я ждесь прячушь!
Князь-королевич надулся, насупился. Что-то властное, батюшкино, в его глазах промелькнуло:
– А чего тебе прятаться-то? Вон силища какая – созвездия с неба и те в ножки кланяются!
– Подглядывал, прошшшила же… – скривилось чудо.
– У семи нянек дитя без глазу! – прикрикнул царевич. – Про тебя поговорка? А?
– Дурень! – из огромных глаз болотного чуда аж слёзы от обиды брызнули. – Ведь я же Стихия, Солнце я, богиня, по-вашему.
– Богиня… – царевич опять обиделся и колупнул сапогом половицу. – Сама же упрашивала: полюби да полюби меня. А ты-то любить умеешь, богиня? Любила бы – пришла бы, как прошу, не позорила бы меня. Вот брошу тебя и уйду – совсем свои силы потеряешь.
Болотное чудо всхлипнуло. Царевич подошёл ближе, сел на лавку. Не глядя, тронул рукой её спину. Кожа на спине была тёплой, но шершавой. Отвернулся.
– Преюшка, – попросил виновато. – Я же видел, какая ты есть на самом-то деле – богиня… Ну, полюби меня, смертного. Что тебе стоит? Годик, другой, ну, десяток. Для тебя это – ничто, ты же вечная. Полюби, хоть через силу. А когда старенький стану, негодный… Ну, выгонишь меня куда-нибудь. Потом.
Чудо болотное шумно сглотнуло и гулко вздохнуло.
– Ишь ты как жалобно, – прошелестело, – да уж ладно, раз так просишшшь.
– Тогда яблочко своё подкинь, – буркнул царевич, – чтобы ненаглядная краса взаправду получилась.
Чудо резко обернулось. Царевич шарахнулся и малость перетрухнул: в здоровенных, на выкате, глазах чуда полыхнули власть и царское самодовольство:
– Держись же, коли так! Во всей красе приду, – неожиданно чётко выговорило чудо. – Только уж потом – чур, не пугаться!
Она выхватила огненный клубочек и легко подкинула его кверху. Яблочко с шипением прожгло и потолок, и крышу, со свистом понеслось вверх, выше леса стоячего. Потом упало обратно, заметно остыв, в ту же самую подставленную ладошку.
В этот вечер в тереме омолодившегося царя гуляли вовсю. Гуляли так серьёзно и с такой решимостью на лицах, как
