стрелу и перевязать рану. Я оторвала полу от его рубашки. Он перестал стонать и тихо прошептал, сжимая здоровой рукой обломок стрелы, торчавший из его плеча: «Помоги!» Я уперлась коленом в его грудь, прижимая его к земле, и обеими руками крепко сжала обломок.
– На счёт три, – прошептал он.
Я удивилась его выдержке. Он не только смог вытащить стрелу с первого раза, но даже не потерял при этом сознания от боли, которая, несомненно, была ужасающей. Он позволил себе лишь глухо стонать, сквозь крепко стиснутые зубы, пока я перевязывала его. Покончив с перевязкой, я устроила юношу на груде прошлогодних опавших листьев, положив его голову себе на колени. От большой кровопотери и боли он временами терял сознание, потом оно снова возвращалось, но всё какими-то урывками, пробелами. Всё чаще он начинал бредить. Его щёки и лоб пылали. Его мучил жар и он настойчиво отбрасывал куртку, которой я пыталась его укрыть. Наконец, он окончательно впал в бред и перестал осознавать, что делает. Несколько раз он порывался встать, но слабость и мои руки мешали ему. Потом он принялся звать какую-то Альмеру, вероятно, свою сестру или жену. Называл по именам друзей и товарищей по войне и миру. Сперва я вслушивалась в этот бессвязный лепет, но потом оставила эту затею. Меня клонило в сон. Я уже начала дремать, когда раненый вдруг назвал одно имя; имя, знакомое мне с первых секунд моей осмысленной жизни или даже раньше. Оно словно пёрышко, словно песчинка слетело с его губ и замерло, отдаваясь тысячей отзвуков в моём мозгу. Я оцепенела от неожиданности. Следующие несколько минут были потрачены на то, чтобы привести юношу в сознание. Я страстно желала расспросить его, откуда ему известно это имя. Но все мои попытки оказались напрасными, и мне пришлось отложить свои чаяния до утра. Вскоре я забылась тревожным сном.
Рассвет… Пожалуй, лишь вдали от дома осознаёшь вечность, начинаешь её чувствовать. Я часто встречала рассвет, но никогда в том мире, где я родилась. Лишь затерявшись в прошлом, я «выкраивала» время для «приобщения к вечности». Так было и на сей раз. Розовые отблески играли на небосводе, и, казалось, весь мир, словно восточная танцовщица, отбрасывает с лица вуаль. Так же чуть кокетливо и стыдливо. Я замерла на самом краю леса, боясь спугнуть тишь и красоту…
Но вот взошло солнце, запел где-то на опушке соловей, застрекотали кузнечики. А в чаще леса глухо ухнул филин, и снова стало тихо. Тихо, как в могиле. Я вернулась назад, подальше от края леса. Сквозь густую листву лучи солнца почти не проникали. Я вздохнула: хотелось есть, пить, а больше всего – курить. Подойдя к юноше, лежавшему на груде опавших листьев, я с удовольствием отметила, что он уже не спит.
– Доброе утро. Тебе лучше? – спросила я его.
– Почему ты это делаешь? – ответил он вопросом на вопрос.
– Что делаю?
– Помогаешь мне.
– А почему я не должна этого делать?
– Потому что
