так же, как и Борису?
– А что Борис? – спросил он, взглядывая на брата.
Борис сидел потупившись, он был бледнее брата, рука его, лежавшая на столе, нервно барабанила пальцами.
– Что такое, Борис, скажи? – снова повторил свой вопрос Михайло.
– Новая родня царская коготки начинает показывать, – отвечала за сына Евникия.
– Как так?
– Вот он тебе расскажет.
Михайло смотрел на брата, тот молчал.
– Расскажи, Борис, что случилось, – спрашивал его Михайло.
– А то, – дрогнувшим голосом заговорил Борис, – то, что всякая мошка, голытьба начинает позорить, оскорблять нас.
– Да, оскорбляют! – неопределенно заметил Михайло.
– Какой-нибудь Хлопов чуть не холопами нас считает.
– Говорят – холопы! – подтвердил опять Михайло.
– Ты как хочешь там, – продолжал Борис, – а я молчать да смотреть на то, как они начинают власть забирать да помыкать нами, боярами, не стану; или они пусть властвуют, или мы, а уж не попущу насмехаться над нами! – решительно, твердо произнес Борис.
– Да в чем дело-то?
– Ты знаешь оружейную! Уж на что мастера есть, сам гляжу, как работают, сам во все вхожу, добиваюсь и добьюсь, что наши клинки не будут уступать турецким, ну да что толковать об этом, чай, сам знаешь…
Михайло утвердительно кивнул головой.
– Сегодня царю вздумалось похвалиться своим оружием перед Хлоповым, не Иваном, а тем… Глебом; повел его в свою оружейную, и я здесь же. Взял царь турецкую саблю, полюбовался ею, погнул – гнется, как змея.
«А что, – говорит потом Хлопову, – у нас сделают такую аль нет?»
Взял тот саблю в руку и ухмыляется, да так ехидно, словно гадина какая, так во мне все и закипело.
«Что ж, отчего не сделать – сделают, – говорит, – только такова ли будет?»
А сам все ухмыляется, ну тут уж я не выдержал. Скажи он это без усмешки, может, я и смолчал бы, а тут не мог, вырвал я саблю у него из рук… обозвал неучем… вижу, наступает: я ему слово, а он мне десять, да так хамское отродье и лезет, так на горло и наступает, таких речей от него наслушался, что отродясь не слыхивал, да вряд ли и услышу…
– Что же царь-то?
– Что царь! – с усмешкой проговорил Борис. – Царь молчит да слушает, как меня поносят, нет того, чтобы остановить нахала, глотку ему заткнуть, – продолжал он с гневом, – нет! Пусть, мол, попорочит его, пусть посмеется… ему, знать, любо…
– Неладно! – промолвил Михайло.
– Чего же тут ладного! Опять говорю, как знаешь, Михайло, так и делай, а я примусь за дело, а то лучше и не жить.
– Примусь да примусь, заладил одно, нужно приниматься умеючи, толково.
– Сумеем, небось у тебя ума-разума занимать не станем, совета не попросим.
– Напрасно, иной раз и я не был
