моей группы, остаюсь здесь, в Кушве: нас направляют в Гороблагодатское строительное управление треста «Тагилстрой».
Да, Красноуральск – не край земли. Однако ж, двадцать километров от Кушвы – тоже расстояние немалое. Шибко не наездишься. Разве что в воскресенье. Но мне-то хочется ее видеть каждый день, каждый вечер, каждую минуту! Это, что, любовь? И сейчас даже не знаю. Но абсолютно уверен в одном: это было у меня первое сильное чувство к девушке. Настолько сильное, что ради Галчонка (так ее называл про себя) готов был на все.
Сейчас не стану дальше развивать эту тему. Намерен посвятить моим взаимоотношениям с девушками специальную главу. И в ней вернусь к Галчонку, то есть Галине Емановой.
Пока лишь скажу, что сегодняшний июльский вечер, который последует после торжественного собрания в школе ФЗО, проведу полностью с ней. Мы будем, взявшись за руки, долго-долго гулять по улицам горняцкого поселка. А когда повеет предрассветным холодком, то согрею ее, накинув на ее хрупкие и такие милые плечи свой пиджак. И расстанемся лишь в пять утра следующего дня, когда ее провожу до дома.
Это будет незабываемый вечер!
А пока сижу в зале, слушаю речи мастеров и преподавателей-предметников. В их речах часто звучит моя фамилия – это бальзам на душу.
Вот и он – Захар Суббота
Приятно слышать, но мои все же мысли сейчас еще об одном, то есть не только о девушке, как мне тогда казалось, моей мечты. И об этом расскажу подробно, поскольку будет иметь огромное значение в последующем.
…Середина мая 1959 года. Воскресенье. В горняцком поселке Кушвы праздник: в коллективном саду – открытие летнего сезона. Естественно, что вся молодежь (впрочем, не только она) устремляется туда. Там – большое гулянье. Там – духовой оркестр и танцы. Там – аттракционы. Там – буфеты с дефицитными лакомствами. Там – тысячи людей и, соответственно, толчея.
И вот мне захотелось пить: стоит духотища, несмотря на середину мая. Выбираю киоск. Встаю в очередь. Жду, когда дойдет до меня. Доходит. Прошу, как всегда, вежливо:
– Мне – бутылочку лимонада и два пирожка с капустой.
И в амбразуру-окошечко, где вижу лишь огромный живот продавщицы, протягиваю деньги. Но моя десятка летит назад. Буквально летит, поскольку ее вышвырнула рука продавщицы.
– Нет! – Рявкает она, не удосужив никаким объяснением.
Такая неласковость мне понятна: я – в ненавистной форме фэзэушника, а с теми, кто ее носит, нормальным людям, к коим, очевидно, киоскерша относит и себя, иначе обращаться не пристало.
Сзади – слышу ропот очереди: иди, мол, парень; говорит, нет – значит, нет. Я же упрямствую. И все также вежливо говорю:
– Скажите, а что у вас есть?
В ответ – режущий ухо визг:
– А, да ты еще
