и по ошибке не шлют. Как перестали искать родителей, никаких писем.
Володя снова налил, и они выпили. Разговор перекинулся на юную подружку Севы – Надю. Костя, взяв гитару, запел окуджавскую «Ах, Надя – Надечка».
Друзья подтянули.
– Окончательно завязал? – удивился Сергей. – Не отходил от её станка, теперь не замечаешь.
– Давно бы, – поддержал Костя, и отложил гитару.
– Специально что-нибудь отвернет на станке, повод позвать бригадира, – заметил Володя.
Спели весь знакомый репертуар, снова разлили, выпили, и заговорили о работе. Русская особенность, на отдыхе, за выпивкой, обязательно вспоминать работу. Особенно горячился Костя, доказывая Сергею свои аргументы.
– Какой смысл ему обманывать? Все решается в бюро труда и зарплаты, в цех спускают готовые цифры.
– Не будь тряпкой, доказал бы.
Друзьям, работавшим в одной бригаде, нововведение грозило снизить заработки. Сева с Костей и Володя успели обсудить решение начальства пересмотреть нормативы. Теперь объясняли отсутствующему Сергею. Пока спорили, взгляд Севы остановился на конверте. Писем в обычных конвертах не получает давно – не от кого. Ответы на поиски бесследно потерянных в войну родителей или кого-то из родственников, перестали приходить. Часть детдомовских друзей, что разъехалась по стране, о себе изредка напоминали открытками к празднику. Большинство остались в Стародубске, как и Сева работали на заводе. Постоянно встречались в Доме культуры или какой-нибудь забегаловке.
На трезвую голову Сева не решился бы открыть подозрительный конверт, сейчас любопытство победило, и он осторожно вскрыл письмо.
«Здравствуй, уважаемый Елисей Егорыч! С поклоном тебе и твоей семье, пожеланиями здоровья и успехов, крестница твоя Агафья Ерёмина. Ты, Елисей Егорыч, вряд ли меня помнишь. Живу я в соседстве с матушкой твоей Лизаветой Петровной. Совсем плоха Лиза. До Пасхи не протянет, – сказал доктор. Лиза упросила написать тебе и Егору Ивановичу. „Пусть приедут. Перед смертию у Елисейки и Егора прощения попрошу“. А я, скажу, отмолила она грехи свои. Война виновата. Ежели, ни немец проклятый, жить бы вам вместе. Стоял бы нынче с Егором и братиком, или сестричкой у постели матери», – волнуясь, читал Сева, с трудом разбирая каракули. С каждой строчкой сердце билось сильнее, и, хотя имя —отчество не его, интуиция подсказывала: письмо адресовано ему. Елисей Егорыч – он!
Спор о новых расценках незаметно угас, и Костя повернулся к Севе.
– Кому письмо, разобрался?
Сева молча протянул его Косте, тот долго читал, а потом передал Володе.
– Скорее всего, ошибка. Не могла двадцать пять лет молчать! Нет, даже больше.
– Всеволод Иванович я, а никакой ни Елисей Егорыч.
– Что касается имени – отчества, большинству из нас, их придумали в детдоме.
– С именем, конечно, не увязка, – заметил Володя,
