что никогда еще так истово не молилась.
– Ваша молитва была услышана, – сказал он, похлопав ее по спине; потом свистнул брату.
Когда его брат надежно обвязался веревкой, Пино сказал:
– Готов?
– Я родился готовым, – ответил Миммо и быстрым, уверенным шагом пошел по гребню.
– Не спеши, – сказал Пино, быстро выбирая слабину веревку через карабин.
Миммо уже почти добрался до места между двух лавинных желобов.
– А что? – сказал он. – Отец Ре говорит, что я отчасти горный козел.
Не успел Миммо произнести эти слова, как тут же оступился. Его правая нога ушла чуть вбок и провалилась. Раздался звук, будто кто-то взбивал подушку. Потом снег в желобе пришел в движение и потек, словно вода по трубе, и, к ужасу Пино, вместе со снегом вниз устремился и его младший брат, исчезая в снежной круговерти.
Глава одиннадцатая
– Миммо! – вскрикнул Пино, натягивая веревку.
Рывок чуть не скинул его с козырька.
– Помогите! – крикнул Пино синьору Д’Анджело.
Первой успела к нему синьора Наполитано. Руками в варежках она ухватила веревку и всем телом откинулась назад. Веревка выдержала. Груз остался на ней.
– Миммо! – крикнул Пино. – Миммо!
Ответа не последовало. Снова налетел порыв ветра, а с ним мир над лавинным желобом словно поглотила белая тьма.
– Миммо! – закричал он снова.
После нескольких секунд молчания ему ответил слабый потрясенный голос:
– Я здесь. Поднимай меня. Подо мной тут ничего, кроме воздуха. Много воздуха. Кажется, меня сейчас вырвет.
Пино потянул веревку, но она не поддавалась.
– Мой рюкзак зацепился за что-то, – сказал Миммо. – Приспусти меня немного.
Синьор Д’Анджело уже занял место синьоры Наполитано, а Пино, хотя ему и было не по себе при мысли о том, чтобы приспустить веревку, неохотно пошел на это, пропуская веревку через кожаную перчатку.
– Порядок, – сказал Миммо.
Они принялись тянуть веревку, и вскоре над гребнем показалась голова Миммо. Пино отстегнул веревку и попросил синьора Д’Анджело крепко держать его за ноги, так он сумел дотянуться до рюкзака на спине брата. Увидев, что шапочка Миммо исчезла, на голове кровоточит рана, а снег с желоба сошел, Пино, в крови которого бушевал адреналин, вытащил брата на карниз.
Они сели, тяжело дыша.
– Не смей больше так делать, – сказал наконец Пино. – Мама и папа мне никогда не простят. Я сам себе никогда не прощу.
Миммо вздохнул:
– Я думаю, что ничего лучше ты мне в жизни не говорил.
Пино обнял брата за шею и с силой прижал к себе.
– Ладно-ладно, – принялся протестовать Миммо. – Спасибо, что спас мне жизнь.
– Ты бы сделал то же самое.
– Конечно, Пино.
