хитро сказала Маняша и подмигнула, – наша, советская!
– И икра тоже наша. Цвета нашего знамени, – еле слышно сказала Надя.
Ее пальцы пропахли рыбой.
– Банку с селедкой, Володя, будем открывать? – обернувшись к вождю, спросила жена.
Ленин помотал головой. Все улыбался.
– Тут и так всего предостаточно! Еще и помидоры! Еще и огурцы!
– А огурцы откуда?!
– Да соленые! Евдокия успела сунуть!
– Ой, какая прелесть!
Ели. Жевали. Ленин жевал медленно. И, даже жуя, продолжал улыбаться.
Крупская подносила ему на ладони бутерброд с осетриной. В другую руку брала бутерброд с семгой и показывала Ильичу оба.
– Какой выберешь? Ну-ка, а?
– Ильич любит рыбку.
– Всегда любил.
– Может, с осетринкой?
– Володя, бери с осетриной, не ошибешься!
– Да, на Волге нашей, в Симбирске… помню…
Сестра и жена разговаривали отрывисто, сбивчиво, радостно. Ильич выхватил из ладони у Крупской хлеб с осетриной и опять жевал, жевал. Солнце пригревало. На скатерке рыжими огнями горели помидоры-дульки. Ленин прожевал кусок, проглотил и оглядывался вокруг, шаря по подлокотнику кресла рукой.
– Что он ищет?
– Что ищешь, Володичка?
– Что тебе подать?
– А! Он хочет пить! Где другая корзинка?
Из корзины извлекли бутыль и термос. В бутыли плескалось оранжевое питье.
– Морковный сок, Евдокия недавно надавила! Очень полезно! И для сердца, и для пищеварения!
Крупская откупорила бутыль, взяла со скатерти стакан и налила в стакан соку, и неуклюже перелила, сок вылился на листья и сухую траву, и она, наклонив к стакану толстое лицо, вхлюпнув в себя жидкость, быстро отпила.
– На-ка, попей, и правда пить уже очень хочется!
Она держала стакан, Ленин пил.
Оторвался от стакана, глядел на жену благодарно. Приоткрыл рот. Все затихли – сейчас что-то скажет.
– Ка-кое ща… ща… счастье!.. жить…
И все тут же закивали, засоглашались: да, да-да, это правда, какое же счастье жить! великое счастье! жить, это самое прекрасное! да, Володя, ты прав! да, Владимир Ильич, и все мы будем жить, и вы будете жить, еще как будете! вот видите, как мы хорошо гуляем! да, Володя, а тебе не холодно? нет? – и в общем хоре радостных голосов вдруг опять раздался его голос, спотыкающийся, запинающийся, будто шел хромой человек и спотыкался, и падал то и дело:
– Ре… вольвер. Ре… воль!.. вер!
Все утихли. В ветвях пели птицы прощальную песню.
Охранники, что несли корзины, и тот, кто катил каталку, ушли дальше на взгорок, бдительно озирались по сторонам. Три здоровых человека смотрели на одного больного, и силились
