заманчивым представился ему образ будущей картины: увитые зеленью арки, легкие фигуры – и все это нежно расплывается, мреет в прозрачном итальянском воздухе…
Не замечая холода, он смотрел на желтые фасады. Внезапный порыв ветра едва не сорвал с головы шляпу. Хлопнув по тулье, художник поежился, потянул носом, вынул изо рта папиросу (глаз давно уж слезился от едкого дыма), отбросил в сторону. Тлеющий кончик начертил в сиреневатом воздухе светящуюся алую дугу, веером искр рассыпался по мостовой. Художник наобум потыкал кистью в палитру и, подступившись к холсту, тронул основание колонны, бросил недостающий блик на фасад, подсинил масляные небеса. Нужно было спешить. Отложив кисть, он мастихином растушевал верхний угол, наскоро подправил пальцем. Близко вглядываясь, невнимательно вытер палец и мастихин разноцветной тряпкой. Прищурившись, вновь приценился к улице: бутылочный блеск льда, гармония парных колонн, общая мягкая освещенность. И все это – прелестное, легкое, цветное – не давалось, ускользало, не желало переселяться на полотно…
Меж тем на глазах мрачнели сероватые тени. Овальные окна из лимонных сделались янтарными, – свет в них потеплел, загустел точно мед. Почти не различить уже было красок; львиные маски над узорчатыми театральными подъездами то ли хмурились, то ли улыбались и все больше напоминали характерное со знакомыми бакенбардами Пушкинское лицо. (Слишком растиражированное оно мгновенно узнавалось в любом мало-мальски похожем очертании).
Порывистый мартовский ветер свободно разгуливал по темнеющему простору улицы. (Не тот ленивый ветерок, что летом гоняет по подворотням запах кошек и табачного дыму, – нет, этот был молодой, сильный, дышащий свежестью залива, ледяной влагой Балтики). Нырнув сквозь хоровод голых лип на Чернышевой площади, ветер помедлил, затаился за углом – потом, словно бы опомнившись, привычно разогнался, загремел железными листами крыш, сполз по гулкой водосточной трубе – и всем порывом, всей воздушной глыбой обрушился на мостовую. Резвясь, поднял в воздух обрывок газеты, закрутил маленький вихрь из уличного мусора, смел в подворотню пару-тройку шуршащих окурков. Бросился наперерез неторопливой пожилой чете (и он и она тут же почтительно склонилась перед шквальным натиском). Едва не свалил пошатнувшийся этюдник, мимоходом заворотил суконную крылатку художника. (Тот оттирал радужной тряпкой цветные лунки ногтей и заледеневшими непослушными пальцами собирал кисти и закручивал, то и дело их роняя, крышечки на свинцовых, мягко гнущихся тюбиках).
Художник напоследок вгляделся в перспективу. Говорят, что симметрия лежит в основе вселенной. – Хм…. да можно ли математической формулой расчесть гармонию? И разве одной лишь сухой логике цифр подчиняется красота? Городские пейзажи в основном унылы – а все же взору эстета есть чем поживиться в Петербурге. Например, таким вот триумфом пропорций или драгоценным проблеском
