горечь, она вздохнула и ожесточенно расчесывала искусанное комарами коричневое предплечье. – А теперь, когда он всерьез принялся за мной ухаживать – мне и вовсе стало скучно. Поначалу хотелось – а теперь скучно.
Ну и ладно!.. и вообще не хочу об этом думать».
На самом деле три дня назад она окончательно и бесповоротно изменила Чарльзу, – она влюбилась в другого. В писателя Грибоедова. Того самого, тезку Пушкина, Александра Сергеевича – автора знаменитой пьесы «Горе от ума»…
Все произошло неожиданно. Ей давно уже хотелось разучить красивый ми-минорный вальс, так часто звучавший в балетном классе.
– «Вальс Грибоедова», – отвечал концертмейстер Адольф Францевич на ее вопрос об авторе. Она взяла из училищной библиотеки ноты – но, ленясь, за все лето так ни разу и не раскрыла. И теперь дождливым серым вечером от нечего делать села к роялю.
Окна были распахнуты настежь. Большой дождь кончился, – но периодически возобновлялся маленький; шурша, пробегался он по листьям мокрого сада и тут же испуганно замолкал. Витая струйка звонко стекала с угла крыши в деревянный бочонок. (По всему ободу заросший зеленым бархатом мха он стоял у веранды на двух почерневших кирпичах, и маленькие ловкие лягушата время от времени выпрыгивали из-под днища, стреляя лапками-ножницами).
В комнате было сумрачно, почти темно; из сада тянуло холодной сыростью. Вглядываясь в ноты, девочка лениво разобрала правую руку – потом, сбиваясь и чертыхаясь, левую. Соединила обе и не слишком уверенно сыграла. Склонив голову набок, вслушиваясь, повторила все сначала. (Потом она играла еще и еще, добиваясь той красоты и нежности, которые, она чувствовала, изначально были заложены в прелестную вальсовую мелодию). И с каждым разом все больше пленялась изяществом звуков, похожих на серебряные колокольчики. Как трогает, как задевает душу! И так откровенно, так настойчиво звучала в мелодичных повторениях ласковая мужская просьба. Она замерла, затаила дыхание. Девочку пронзил внезапный холодный трепет – взлетевшие качели отвесно падают вниз, разом рушится сердце, и ледяной ветер сладко замораживает грудь изнутри. Озноб души, преддверие обморока, короткая райская дурнота – все эти странные ощущения не раз повторятся потом в ее жизни.
Она перевела дыхание и сыграла еще раз.
Вкрадчивая словно бы недосказанная мелодия тревожила и вела за собой, суля счастье, – в ней слышались откровение и нежность. Шум возобновившегося дождя естественным образом вплетался в музыкальную фразу. Девочка оглянулась. Казалось, сам автор встал у рояля и, скрестив на груди руки, глядел вместе с нею в раскрытые ноты. Пластрон крахмальной сорочки отражался в черной полировке, блестели в полумраке стекла очков, и брильянтовая запонка искрила в снежной манжете. Насмешливые мужские глаза следили за пальцами юной пианистки. Она вдруг со странной пронзительностью поняла душу того, кто придумал эту простую –
