стоял он, ее исчезнувший ребенок. От него исходила такая жизненная сила, что в его смерть нельзя было поверить. Казалось, ребенок говорил: «Я никогда не умру».
Флоримон был изображен в красном. С каким предвидением придал ему Гонтран лицо сегодняшнего подростка: тонкость черт, ум, пылкость чувств. Его черные волосы создавали глубокое темное пятно среди ярких красок этой прелестной картины, подчеркивая и зеленый, и красный цвет, а также и розовые оттенки детских лиц, и шелковистое золото локонов маленького Шарля-Анри. Еще младенец, похожий на ангелочка в своих длинных белых одеждах, он находился между братьями. Его пухленькие ручонки старались коснуться рук Кантора и Флоримона, но те вроде бы не замечали этого. Торжественность несколько неподвижных поз подчеркивала какую-то символичность, мучительно стеснившую сердце Анжелики, словно художник – ах! кто может постичь глубины прозорливости души художника – хотел подчеркнуть различие их происхождения: двое старших на переднем плане, сыновья графа де Пейрака, смелые и словно озаренные светом жизни; и младший, немного позади, сын маршала Филиппа дю Плесси, дивно красивый, но одинокий.
От этого ощущения, щемившего сердце, Анжелика внимательней всмотрелась в изображение малыша. «Я знаю, на кого он похож, – пришло ей вдруг в голову. – На мою сестру Мадлон!» Однако это портрет Шарля-Анри. Тонкость мазков вдохновенной кисти придавала ощущение жизни неподвижному изображению. Рука, державшая эту кисть, уже бессильна. Смерть. Жизнь. Распад и постоянство. Забвение… Воскрешение…
Глядя на эту картину, Анжелика видела, как сквозь преломление призмы, мрачные и прекрасные моменты своей жизни, проходящие подобно теням облаков над землей, но также предчувствовала, что многое еще остается сокрытым.
Флоримон ни о чем не спрашивал. Он как должное, без комментариев, воспринял присутствие солдат в парке и капитана в доме.
Поведение Монтадура с той ночи, когда он подвергся угрозам со стороны слуг замка Плесси, складывалось из бессильной ярости, безмерного высокомерия и мрачной задумчивости. Он пропадал целыми днями, преследуя гугенотов, и поручал охрану замка лейтенанту. Но гугеноты разбегались по рощам, а на дорогах все так же находили тела драгунов. Тогда Монтадур приказывал повесить первого попавшегося крестьянина, и нередко им оказывался католик. При появлении капитана раздавались проклятия.
Он часто напивался. Тогда неясные страхи, смешанные с одолевавшим его неотступным желанием, выливались в буйные приступы ярости, он бегал по вестибюлю, размахивал шпагой, нанося удары по мрамору перил или по деревянным позолоченным рамам портретов предков семейства Плесси-Бельер, взиравших с высокомерным удивлением на действия этого пузатого пьяницы. Во время таких приступов солдаты предпочитали не попадаться ему на глаза. Он ощущал на себе взгляды слуг, притаившихся за полуприкрытыми дверями. Иногда его бред прерывался серебристым смехом маленького Шарля-Анри, которого забавляла Барба. Тогда он разражался проклятиями. Сначала
