и пульс чувствовались во всем – в обыденных земных толчках, термальных источниках и зыбких дымках над вершинами огнедышащих гор.
По истрескавшейся единственной дороге, что соединяла поселок Приморский с Вилючинском, неторопливо катила телега, сделанная из легкового автомобиля. Теперь у этого транспортного средства только одна лошадиная сила. Животное погрузило голову в мешок с соломой, свисавший с лошадиной шеи, и лениво тянуло за собой телегу. Немолодой уже извозчик чему-то ухмылялся, сжав во рту длинный тростниковой стебель, и отмахивался от комаров березовой веточкой, которой изредка хлестал лошадь по крупу. Рядом с извозчиком лежал короткоствольный автомат АКСУ. А позади, в кузове, на каких-то тюках сидел еще один человек. Он, не зная пощады, рвал меха видавшего виды баяна и горланил на всю округу матерные частушки:
Шел я лесом, видел беса,
Бес уху себе варил!
Котелок на хрен повесил,
А из ж…ы дым валил!
Шел в Авачу пароход!
Небо голубелося!
Девки без билетов плыли,
На ма…у надеяся!
Пусть не встанет на жену,
И на молодушку!
Щас гармошку натяну,
Сбацаю частушку!..
Дальше визг музыкального инструмента только усилился, а похабный баянист подпевал ему залихватским свистом. Извозчик повернул голову и вдруг заметил в окне казармы Оливию. Он тут же развернулся и хлестнул березовой веткой своего попутчика по уху.
– А ну захлопнись, дурень, со своей похабенью! Баба, вон, смотрит!
Баян жалобно брякнул, выпуская остатки воздуха, и музыка прекратилась. Певец уставился на Оливию и приподнял водруженное на его голову соломенное сомбреро:
– Экскузе муа, синьорита! Простите великодушно убогого провинциала!
Собески лишь махнула рукой и мотнула головой, дескать, ничего страшного. На самом деле она уже привыкла к тому, что каждый день проезжающие в обе стороны курьеры, служащие коммуникацией для двух населенных пунктов, постоянно орут какие-то сомнительные песенки.
– Ну что за люди, – совсем тихо, почти самой себе, произнесла Собески. – Поет с ненормативной лексикой на русском. Извиняется на помеси французского с испанским или итальянским. А на голове у него мексиканская шляпа.
– Ну, это же Россия, – отозвался осторожно подошедший к ней Михаил.
Они проводили взглядом удаляющуюся в сторону Приморского телегу.
– Не ходите в сопки, граждане! – крикнул на прощание баянист. – Там медведь, сука, опасный!
Крашенинников улыбнулся:
– Нормальные же люди. Не унывают, несмотря ни на что.
– Я не желаю с тобой разговаривать, Майкл, – продолжая смотреть в окно, отозвалась Оливия.
Михаил вздохнул, поджав губы. Делать нечего. Этот вулкан злости в его возлюбленной непременно остынет. Только надо чуть-чуть подождать. А пока можно так же молча смотреть в окно. И при любом настроении, в любом случае, взор привлекает к себе
