а даже ключи – попадайте, Иннокентий Яковлевич, в квартиру свою, как хотите! Спасибо деду, хранил у соседей запасные «на всякий случай» – и вот такой случай подвернулся.
Прислушиваюсь к своему внутреннему голосу, и не слышу ничего: ни радости, ни печали, ни боли, ни свободы, ни одиночества. Хотя абсолютным спокойствием своё теперешнее состояние назвал бы в последнюю очередь. Парадоксальное состояние: не то нирвана, не то безысходность.
«Лирический герой мелодрамы» на моём месте станет названивать, выяснять отношения. Не собираюсь, не собираюсь… Только проверил свой телефон и обнаружил энное число пропущенных, по-другому быть не могло.
Вообще, ни моя жена, ни мои отношения с ней никак не связаны со случившимся. Просто мистично, что она ушла именно в этот момент. Глупое слово «мистично»…
Бывает, рассказчик не знает, с чего начать. А я не знаю, чем кончить. С чего началось – это как раз легко: условно – с моего рождения, по факту – с детского сада.
Не любил детский сад. Охотнее я бы поселился в больнице, куда попал с воспалением лёгких в пять лет. Условия те же, а свободы больше не в пример – по крайней мере, по сравнению с концлагерем для малолеток, где детей раннего детства программируют на бездельников и конформистов. Это слова моего покойного деда, писателя-постмодерниста Аркадия Галстунского. Пожалуй, никто на свете не любил меня и не понимал так, как он… да и я тоже никого не любил и не буду любить, как своего ушедшего старшего товарища!
До самой кончины деда не представлял без него себе жизнь; теперь, увы, представляю – вот она, хочешь, не хочешь, живи. Родители помогают, конечно, мама с новым мужем приехала свёкра проводить. С развода я помню только два момента, когда мои родители виделись: моя свадьба и похороны деда. По отдельности друг от друга они меня навещают время от времени.
Я не знаю ответа на вопрос, зачем поженились мои родители. Им надо было так жениться, как мне – танцевать балет. Мама после школы сразу пошла работать на завод, где они с папой и познакомились. После «перестройки» завод сдох. Папа пытался строить бизнес – прогорел, запил. В пересказе деда слышал: мама ездила «в малину» какие-то долги за него отдавать. После развода отец хотел пойти по дедовским стопам, что-то писал, но его рукописи не шли, и он пил. Сейчас выправился, перебивается чем-то, но вообще «висит» на мне. Отец – дядька шебутной и самолюбивый, мы с ним похожи. Я надеялся в будущем сделать из него няньку своим детям, но теперь всё рухнуло и непонятно, что будет… А мама экстерном выучилась на юриста и преуспевает! В прошлом году третий раз вышла замуж.
После развода родители разменяли своё жильё. Маме досталась «однушка», папе – комната в коммуналке. Мой дед, ужасно знаменитый писатель, к тому времени овдовел и жил один в огромной трёхкомнатной «сталинке» y почтамта. Он пожелал взять меня к себе ко всеобщему удовольствию. Я деда обожал, отцу и матери хотелось свободы.
Я люблю родителей, но, по сути, родителями стал мне дед. Он как-то сразу поймал верный тон со мной, подарил мне счастливое детство, стал другом, наставником и хранителем. Моё полное имя старый прозаик считал вычурным, придумал креативное сокращение – Кент.
А вторым другом стал Климка.
Глава 2
Климентий «МЕНТ» Потакаев
Не буду врать, что не помню себя до знакомства с Климкой, но представить себя без него я не могу. Это неиссякаемый источник света и доброты, сохраняющий веру в человечество одним фактом своего существования. Как поётся в одной набившей оскомину песне, «таких друзей больше нет».
В моменты творческого кризиса я обращался за помощью именно к Климке и даже позволял читать мои незаконченные статьи. Одну из них он, с моего разрешения, перевёл на английский язык и куда-то отправил. В результате выиграл грант на стипендию, единственный с лингвистического факультета. Я в шутку заявил: «Теперь ты мне должен отстёгивать ежемесячно», а Климка принял это за чистую монету и всерьёз собирался со мной делиться. Разумеется, я с него ничего не взял, просто попросил помочь мне с английским, но впоследствии пожалел, узнав, куда были потрачены эти деньги.
Мы познакомились в детском саду. Я не был букой и индивидуалистом, никого от себя не прогонял, но свою позицию обозначал предельно ясно: «Или все играют по моим правилам, или я играю один». Впрочем, к обсуждению всегда был готов. Климка безоговорочно принимал любые мои условия – со мной ему было интересно играть во что угодно. Больше всего мы любили кукольный домик с крохотной мебелью: столами, стульями, настоящей ванной, кухней, плитой… Мы расставляли солдатиков снаружи и внутри, и изображали захват домика, это у нас называлось «играть в чеченцев». Половина солдатиков были «чеченцы», половина – «наши»; «чеченцы» должны были заложить бомбу в газопровод (это меня научил Климка), а «наши» – им помешать. Стульчики и столы во все стороны разлетались, из кроватей мы «баррикады» делали, в ванной комнате обязательно кого-нибудь «ножом закалывали». Никакой
