стараюсь. Тут ведь с умом нужно. Про наши с Калабрийцем дела языком трепать не след, не для ее это ушей. Плаваю себе, и плаваю. А вот про города разные – можно. И как папу римского на площади Петра Святого видел – тоже можно. И про всякое другое.
Слушает – вся вперед подалась, глазища черные горят, пальцы четки перебирают. А я этак незаметно сворачиваю туда, где девицам особо интересно. Чего где носят, во что ножки обувают, какие сейчас привычки у девиц этих. Я не то чтобы знаток великий, но кого в каждом городе вперед всего примечаешь? Их и примечаешь, красавиц.
Вот и пригодилось!
Отчего-то ей, лобастой этой, больше всего про Венецию понравилось. И то, что на гондолах там плавают, и что дамы с девицами часами на крышах просиживают – волосы солнцем выбеливают. А особенно про цокколи – обувку ихнюю, новую, самый писк. И действительно, каблук – в локоть от земли! Ходят, как на ходулях, бусами да серьгами позвякивают. Цок-цок, цок-цок! Оттого и назвали.
Рассказал я про эти цокколи. Выдохнул, на солнышко поглядел. Ого, считай полдня трепался! Как только язык еще движется?
– Спасибо, – кивнула она, значительно так кивнула. – Это все… Это все очень важно.
Хотел я пошутить – насчет цокколи, но понял – нельзя. Серьезная она девочка (то есть, конечно, сеньорита). Даже слишком. Ни разу не улыбнулась даже!
– Я знала, что мир большой, но не знала, что он такой… Такой разный. Жаль, мне не увидеть!
Грустно так сказала! Что за бес? Или дон Хорхе до конца дней дочку солить в этих стенах собирается? Ведь замуж выдавать уже пора!
Подумал – и язык прикусил на всякий случай. Ну и мыслишки у тебя, Начо!
– Так ваш замок тоже ничего, сеньорита… То есть, Инесса, – ляпнул я. – Крепкий такой замок! И горы красивые, значит.
Не ответила. Дернулось лицо – словно ударил ее кто.
– Этот замок… Его называли Замком Королевской Измены. Вы слыхали, Игнасио?
– Да откуда мне слыхать-то? – развел я руками. – И какому-такому королю тут изменили?
– Не королю, – тихо-тихо ответила она. – Значит, и это уже забылось… Тогда Кастилией правил король Альфонсо.
– Слышал! – обрадовался я. – Который Севилью вернул?[34]
– Да… – еще тише ответила она. – Но это случилось раньше, тогда в Севилье были еще мавры… Есть один романсьеро, очень старый…
Встала, плечиками дернула, словно морозом ее пробрало, отвернулась.
– Если хотите… Я могу спеть.
– Еще бы! – обрадовался я. – Хочу, понятно!
А что? Люблю, когда девицы поют. И когда танцуют – тоже люблю. А вот когда грустят – это лишнее. А Инесса как раз загрустила чего-то, так пусть развеселится чуток. И я послушаю.
Подала голос струна – негромко так, чисто. Затем другая, третья…
– Редко я играю, – наконец-то улыбнулась она, – а пою еще реже. Но…
И тут – словно стерло улыбку. Сжались губы, блеснули глаза.
– Слушайте!
Севилью отобрал у мавров король Фердинанд III Кастильский, но в народной памяти эту заслугу приписывали его предшественнику Альфонсо.
