покупать? У нас что, рынок закрыли?
Надежде пришлось скрепя сердце рассказать дочери, что отца погнали с базара – Виктор берёг жену, скрывал от неё случившееся, чтоб не пропало молоко.
Но он недооценил Веруню. На следующий день она, с ребёнком в одной руке и корзиной в другой, появилась на рынке. Она шла вдоль рядов, торгуясь и прицениваясь, пропуская мимо ушей перешёптывания торговок, игнорируя и то, что говорилось вслух – за её спиной. Когда корзина была уже почти полна, Верка остановилась перед прилавком, за которым торговала Марковна.
– Почём огурцы?
– Для тебя – рупь штука, – ответила та, с вызовом глядя Верке в глаза.
– Чего так? – Верка встретила взгляд и не отвела глаз.
– Цена для тех, кто кровушку огурцом заедает!
– А ну поподробнее! – сказала Верка, ставя корзину на прилавок и поудобней пристраивая младенца.
– А то не знаешь!
– Знала бы – не спрашивала.
Слово за слово, Марковна рассказала всю историю с арестом Дедовых. Танька начала кряхтеть и искать грудь, но Веруня только машинально покачивала ребёнка, не упуская ни слова из рассказа старой казачки и не отводя глаз.
– …Вот так-то, девка! – закончила она наконец. – А дитё пора кормить, ишь, извертелася вся…
– Ясно, – ответила Верка, подхватила корзину и направилась к выходу.
Танька уже орала в голос.
Дома она бухнула на пол веранды корзину с провизией и пронеслась вихрем мимо встревоженной матери в свои комнаты с орущей дочкой на руках.
Уложив младенца на их с Виктором кровать, размотала мокрые пелёнки, рывком выдернула их из-под дочери и не глядя швырнула на пол – отяжелевшая материя глухо ударилась о доски. Голодная Танька не давала себя запеленать, яростно молотя воздух пухлыми ножками и ручками. Однако мать, ласково приговаривая, безжалостно упаковала её в тонкую ситцевую пелёнку и, не успев даже сесть, приложила к набухшей груди. Ребёнок жадно взял сосок и начал ритмично сосать. Верка медленно вышла из спальни, села в плетёную качалку и, тихонько покачиваясь, оглядела комнату.
Раньше она не задумывалась, как досталась ей эта квартира – принимала как должное, купалась в родительской любви. Она знала людей, которые здесь жили, здоровалась с ними, встречаясь во дворе или в передней, но никогда не интересовалась, кто они и как живут. Теперь же, держа на руках собственное дитя, впервые подумала о тех, кто родился и вырос в этих стенах и родил здесь собственных детей. Кто строил и благоустраивал этот дом. Кого безжалостно вырвали с корнями – для того, чтобы она, Веруня, отцова любимица, жила так, как она сейчас живёт! Она вспомнила худенького синеглазого мальчика – Ваню, кажется? – которого осиротил её отец и который жил теперь в поварне у Матвеевых. Жил, стараясь не глядеть на её окна – и всё-таки невольно глядя на них в безнадёжной тоске по отцу и матери! Её раздражал этот неподвижный его взгляд, смотревший
