не сказал бы тебе при ней, что скажу теперь. Но в ее отсутствие могу признаться, что самой-то лучшей части моей жизни ты и не видишь.
– Ах, государь, в самом деле я слышал кое-что о вашем величестве.
Генрих откинулся на спинку своего кресла и принялся поглаживать бороду.
– Слышал? Говорят, что я царствую больше над подданными женского пола.
– Точно так, государь. Однако это меня удивляет.
– Чему же тут удивляться, любезный кум?
– Я удивляюсь потому, что вы имеете тот беспокойный дух, который рождает королей.
– Ах, Шико, ты ошибаешься. Я больше ленив, чем деятелен. Доказательство – вся моя жизнь. Если я выбирал вино, то всегда из ближайшей бутылки. За твое здоровье, Шико!
– Государь, много чести! – Шико опорожнил свой стакан до последней капли, потому что король смотрел на него тем умным взором, который, казалось, проникал в самую глубь его мыслей.
– Да, – король поднял глаза к небу, – а сколько неудовольствий в моем семействе!
– Я понимаю, государь, – все фрейлины королевы обожают вас!
– Они мои соседки, любезный Шико.
– Хе-хе-хе! Государь, стало быть, если бы вы жили в Сен-Дени, а не в Нераке, то король Генрих Третий вел бы жизнь несколько побеспокойнее нынешней.
Генрих стал угрюмее.
– Король! Что вы говорите мне о короле, любезный Шико? Не воображаете ли вы, что я Гиз? Мне хочется иметь Кагор, правда, но Кагор ведь почти у моих ворот. Я честолюбив, но, если надо трудиться, я не двигаюсь с места и не желаю ничего.
– Черт возьми! – отвечал Шико. – Это желание того только, что находится под рукой, очень похоже на желание Цезаря Борджиа[8], который собирал не больше как по одному городу и скопил целое королевство, уверяя, что Италию, как артишоки, надо есть по одному листочку.
– Этот Цезарь Борджиа был, кажется, недурным политиком, куманек?
– Но очень опасным соседом и плохим родственником.
– А, уж не сравниваете ли вы меня, предводителя гугенотов, с этим папским сынком? Что это вы, господин посол!
– Государь, я не сравниваю вас ни с кем.
– На каком основании?
– На том основании, что всякий, кто сравнит вас с кем-нибудь, кроме вас самого, жестоко ошибется. Вы честолюбивы, государь.
– Вот странность, – произнес Беарнец, – ты всеми средствами принуждаешь меня желать чего-нибудь.
– Сохрани меня Бог, государь! Напротив, я от всего сердца желаю, чтобы вы, ваше величество, ничего не желали.
– Послушайте, Шико, вас ничто не призывает в Париж?
– Ничто, государь.
– Стало быть, вы проведете несколько дней у меня?
– Если ваше величество делает мне эту честь, то позвольте уж пробыть у вас восемь дней.
– Восемь дней – согласен: за эти восемь дней вы узнаете меня,
