я не особо с тобой согласен – вот что касается истории… или по части централизации, не вижу в ней ничего плохого. И ещё, скажу тебе, прикрываться другими людьми, чтоб посредством их протащить свои идеи… это, честно говоря, не очень красиво.
Хотелось закричать: «А не напомнить тебе, Мишенька, как ты прикрывался мной, когда мы шли на штурм? Как ты руководил всем втихую, а, если что, виноват во всём был бы я? Я, может, и не понял тогда сразу, но не настолько же я тупой, чтоб не понять сейчас!»
Вместо этого он только вяло отшутился, чтоб замять тему, и, поддержав ритуал вежливого прощания, разъединился.
Что он делает: деликатничает, чтоб сохранить ровные отношения, и с кем – с Гречаевым. Дабы через него оставался хоть призрачный контакт с собственной кузиной – ах нет, простите, с госпожой Мондалевой, нашей правительницей. Ну и измельчал же он.
Хотя, возможно, и мельчать было нечему, подумал он злобно.
Был бы здесь не он, а Роткрафтов, тот, конечно, вёл бы себя по-другому. Роткрафтов не стал бы любезничать по телефону – он пришёл бы в резиденцию и так или иначе добился бы приёма, а уж там, будьте уверены, высказал бы всё, что считал нужным высказать.
Феликс запер дверь в квартиру. Даже вошёл в комнату. Тут его накрыло – почти как тогда: когда не можешь даже вдохнуть, глотку сдавливает как железным обручем. Роткрафтова нет и никогда уже не будет. С этим надо смириться. Как и с тем, что прийти излить душу больше не к кому. Давай теперь сам, парень, всё самостоятельно. Пора тебе уже повзрослеть.
Его немного отпустило; Феликс посмотрел на свои руки, заставил их не дрожать. Ну честное слово, равно как девочка-истеричка.
А ведь всё как будто даже нормально – он пренебрежительно огляделся, поймал взглядом часы на серванте. Как раз ровное время. Он машинально щёлкнул пультом, только следом поняв, что, в общем-то, незачем. Экран зажёгся, на нём медленно выступила незнакомая девушка – какая-то ведущая новостей.
Чёртов рефлекс. Сколько времени уже прошло. Феликс погасил экран.
Налетело то, о чём он не хотел думать: как после долгого разбора зимней практики они встречаются в коридоре.
– Вернулась? – говорит он с усмешкой и только тут понимает, что весь этот месяц скучал по ней. Поддавшись эмоциям, порывисто обнимает её – ещё просто по-дружески. Она вся деревенеет, превращается в статую и лишь затем скованно, непривычно обнимает его в ответ.
И другое: они стоят у исчёрканной буквами сырой стены. Вечер переходит в ночь, камеры здесь не должны увидеть.
Он закуривает сигарету. Китти поднимает руку в заграждающем жесте:
– Не дыми на меня.
– Ты, кажется, раньше не возражала.
– Софи учует.
– Она же сама курит, – фыркает он.
Китти изображает улыбку краешками рта.
– Она курит немного другие сигареты, Феликс.
– Неужели заграничные?
– Каракас, – она кивает. – Ей специально
