повторил Словиков, – безысходность. От этой картины веет таким же холодом, как от тюремных подвалов НКВД и Колымских лагерей…
– Колымских лагерей? – переспросил Изенбек.
– Да. Я ведь после Гражданской жив остался, хотя и долго выкарабкивался. Женщина одна, вдова, меня из госпиталя забрала, выходила. Потом на заводе работал, вспомнил, что инженер. Даже конструкторским отделом заведовал. А в тридцать седьмом за дворянское происхождение на Колыму угодил. Потом раскопали, что Деникину служил, ну и все – крышка!
– Вы хотите сказать, Петр Николаевич…
– Так точно. Был расстрелян… Догнала-таки пуля… – Словиков печально улыбнулся. – Одно радует, что во всей этой суете, в барахтанье сомнений, я все-таки сделал одно стоящее дело: родил дочь. Теперь, как поэт говаривал, «весь я не умру». А вы, Федор Артурович, не очень изменились…
– Как сказать… Я теперь мусульманин.
Словиков улыбнулся уже веселее:
– Забавно. Вы стали мусульманином, я – атеистом. Но вы пьете водку и балуетесь кокаином, а я, когда приходилось тяжко, внутри продолжал молиться. Только не конкретным богам, а, как инженер, Космическим Законам. Не кажется ли вам, дражайший Федор Артурович, что наше с вами богоборчество и богоискательство – типичный протест русских интеллигентов против извечного ханжества чиновников в рясах? А тут еще победа большевиков, разорение и уничтожение церквей, сжигание икон, репрессии священнослужителей. Все ждали неминуемой кары на их головы, а Господь молчал. И многие, как и я, пришли к мысли, – даже если Он есть, то чего Он тогда стоит, если весь мир живет так, будто Всевышнего не существует… Нет, Федор Артурович, все в мире развивается по природным законам, в том числе и религия…
Силуэт Словикова стал прозрачным и нечетким.
Художник испугался, что друг сейчас уйдет, и он вновь останется один на один со своей невыносимой душевной болью. Сильнее сдавило виски, и сердце забилось чаще.
– Постойте, Петр Николаевич! Мне сегодня так тяжко… Не уходите…
Словиков на миг проявился, стоя вполоборота. Лицо его сделалось участливо-сострадательным.
– Зачем вы мучаете себя, Федор Артурович? Пойдемте! – он неопределенно кивнул куда-то в сторону окна. – Сегодня такой замечательный погожий день…
В квартире Миролюбовых раздался звонок. Резкий, настойчивый.
Жанна Miroluboff – маленькая худощавая бельгийка – поспешила к двери и, что-то спросив по-французски, впустила человека в светлом летнем костюме.
– Юра, к тебе мсье Вольдемар! – позвала она мужа.
Миролюбов, выйдя из другой комнаты, увидел Володю – одного из русских эмигрантов, с которым он иногда встречался у Изенбека и на вечеринках у мадам Ламонт. Но теперь гость был чем-то сильно взволнован.
– Что стряслось, Володя? – обеспокоено спросил Миролюбов по-русски.
– Юрий Петрович, Али
