один из литераторов, Солнцев, спросил Олега:
– Олег, все-таки считаете ли вы возможным существование литературы, которая творится только в подполье, в самиздате, и нигде не публикуется?
– Да она же есть налицо, – удивился такому вопросу Берков. – Вот вам ее представители…
И он показал на Олега и Муромцева.
– О нет, я подразумеваю психологическую сторону. Как возможно такое?
– Очень возможно, – холодно ответил Олег, – и даже есть ряд преимуществ. Например, свобода: полная свобода, какой не было нигде и никогда, – продолжал он уже горячо, – потому что даже в самых лучших условиях всегда было давление: общественного мнения, условностей, самой гласности. Мы же абсолютно свободны, до конца, до последней бездны души! Другое: никакая публикация или официальное выступление не сравнится с подпольным чтением лицом к лицу… Здесь такая невероятная отдача, слияние, духовный запой! Меня знают, меня любят – чего ж еще?! Пусть относительно немногие, важен уровень людей, а не количество. В Древней Греции все передавалось устно или через рукописи – как и у нас сейчас. И какая была поэзия!
– Кроме того, рукописи не горят, – продолжил Берков. – В будущем, я думаю, все будет издано, и в этом странном будущем прекрасные русские люди будут читать наши книги, и переживать… и поражаться, какими были их…
– Ну, прекрасные русские люди, особенно девушки, и сейчас восхищаются Олегом, – улыбнулся Солнцев, – насколько я слышал…
– Конечно, никто не отрицает негативных сторон, – прервал Олег, – для меня главная сила публикации в том, что после нее ты уже уверен, что все сохранится, все запечатлится. Вот, пожалуй, в чем главный вопрос. Хотя Боря уверяет, что рукописи не горят, но были случаи…
– Ну, а определенный психологический стресс, что вы как бы вне…
– О, это уже зависит от силы личности, – ответил Берков. – Происходит отбор по качеству… Послушайте, самый лучший подход: творить так, как будто никакой бюрократии не существует… Если вы будете злиться, мучаться, думать, реагировать, – то вовлечетесь во внутреннюю полемику, и искусство этим снизится. Надо быть выше этого. Да, где-то это катастрофа, землетрясение, что угодно, но когда происходит подобное в природе, вы не реагируете на это сильно душой, вы просто стараетесь выжить и знаете, что здесь лбом стену не прошибешь: это происходит и все. Глупо негодовать на землетрясение.
– Позвольте, позвольте, – вмешался другой литератор. – Но это же социальное явление. Здесь можно изменить, убедить, например, эту самую бюрократию…
– Нет, нет, я не отрицаю этого, естественно надо пытаться изменить. Это другая сторона медали, – возразил Берков. – Но я говорю о позиции художника, когда он творит в такой ситуации. Когда он пишет, он должен быть свободен и писать так, как будто никакой бюрократии не существует вообще. Не фиксироваться на этом. Не
