присоединились галуны.
Быстро летело время. Училищная жизнь не давала и скучать, и бездельничать, на Рождество поехал домой в Ярославль с юнкером Шавлинским. Оба племянника тетки Ольги учились в Московской военно-фельдшерской школе, около Лефортовского Военного госпиталя, но я редко с ними виделся. В прогимназии был уже новый директор – полковник Нечаев, известный знаток химии. Встретили новый 1881 год хорошо. Брат Александр остался в Болгарии и был назначен начальником топографических съемок в Болгарии и преподавателем в Софийском военном училище. Отцу высылал деньги, так что отец к дому пристроил еще одну комнату – для нас. Брат Николай учился в городском училище. По приезду после Рождественских праздников в училище Москву не узнали: шло политическое брожение, казачьи разъезды по улицам, усиленные аресты – на нашем дворе стояла глухая арестантская карета, которая часто выезжала с казачьим конвоем. Помню громадный ночной пожар фабрики Говортовского. Нам сократили отпуска. Наступило 1 марта, воскресенье, я пошел в отпуск к Калачовым и почему-то сейчас же после обеда пошел в училище. Как теперь помню, в 3 часа шел через Яузский мост к училищу, душа была неспокойна… Вечером от пришедших из отпуска юнкеров узнали об арестах в городе. Утром от нашего сапожника услыхали ошеломляющую весть: «Государь император вчера в 3 часа дня убит брошенной бомбой»… Мы не верили, но в это время знамена 7-го гренадерского Самогитского полка несли в наш манеж для присяги новому императору, как удар грома разразился над нашими головами. Получено приказание: «Строиться на присягу». Юнкера как-то стихли и около недели ходили сами не свои. Подробности злодеяния были ужасны.
В помещении 2-й роты была устроена библиотека, очень хорошо обставленная, выбор книг был громадный, тишина, уют, со стен смотрели бюсты наших писателей… Я отдыхал в библиотеке за книгой, сколько чистых, чудных часов я провел ради заботы о нас высокообразованного начальника училища, незабвенного Николая Ивановича Галахова… Мир его дорогому праху… Хорошо, по-отечески он относился к нам: помню, у нас шел класс методики, впереди меня сидел юнкер Перваго и спал… Я сию же минуту снарядил «гусара» с табаком и запустил спящему Перваго, но, совершив акт и опускаясь на скамейку парты, увидел в стеклянной двери самого Галахова… Его приговор был: юнкеру Иванову – четыре наряда, юнкеру Перваго – четыре дня ареста. С Перваго я встретился во Владивостоке в 1918 году.
На Пасху я домой не поехал. Экзамены сдал успешно. В лагерь вышли в свой юнкерский – в Большой Всесвятской роще, в больших лазаретных шатрах. Особенно памятны мне полевые съемки в окрестностях сел Всесвятского, Хорошево, Тушина, Химки. Стрельба и занятия в лагерях были очень трудны. Особенно мне врезалось это – бывало, стоишь ночью дневальным на линейке, а на небе комета, и невольно наблюдаешь – «астроном поневоле». В начале августа был выпуск из училища, и мы с завистью смотрели на «портупей-юнкеров». Скоро выступили из лагеря на зимние
