ко мне отлично. На меня возложили «Чтения с туманными картинами», фонарь с друммондовым светом, и мне приходилось самому добывать кислород. Однажды, заложив в чугунную колбу смесь бертолетовой соли с перекисью марганца и поставив в кузнечный горн (в оружейной мастерской), сам стал у мехов и, видимо, очень сильно стал подогревать – произошел взрыв, но так как я стоял за кирпичной стенкой очага, то и остался цел. Чтения были каждый праздник в Манеже, от 3 часов дня до 6 часов вечера. Ходили только желающие, но всегда Манеж был полный. В антрактах играл полковой оркестр и пел хор песельников. Фонарь был очень хороший, стоил 500 руб.
Вот и 1887 год. После Пасхи к нам опять приехал брат Александр и надумал строить себе дом на клочке земли отца. Я доказывал неудобство этой затеи, меня не послушали. В мае мы вышли в лагери, и я решил осенью перебраться в город, поближе к казармам – мне стало невмоготу бегать.
Не могу не отметить: отец заказал «написать» святую икону святых всего нашего семейства: от дедушек – бабушек и до ангела брата Николая. Эта святая икона, по воле Божьей, осталась единственной святыней нашего семейства после проклятой революции. Перед ней и святой иконой Толгской Божией Матери и теперь (1921), с 1908 года, горит неугасимая лампада. Берегите и молитесь перед ними.
По окончании лагерей я переехал от родителей в город на Рождественскую улицу, в дом подполковника Егорова, по прозванию Кобылья голова, там же жил его свояк, знаменитый прапорщик Мещерский – 70-летний юноша, герой Кавказа и скандалист: целые дела были в полковых архивах. Он служил в лейб-гвардии Кирасирском, в Нижегородском драгунском, в Ширванском, в Тверской местной команде, в Нежинском и Болховском полках. Ранен при взятии аула Ахульго. В настоящем году ездил на Георгиевский праздник в Петербурге, был представлен государю императору, который повелел дать усиленную пенсию, в размере 60 руб. в месяц (вместо 8 руб.), перевести в 1-й разряд раненых, дочь определить в патриотический институт.
Я занимал две маленькие комнатки, одна окнами на улицу, кухонька и отдельный ход прямо на улицу, и всего за 10 руб. Теперь я отдохнул от ежедневной беготни, казармы были – 5 минут ходу. Как я говорил, так и вышло: наши двор не поделили и перестали даже ходить друг к другу. Вечера проводил или за чтением, или на репетициях в кружке или в театре, у себя почти что никого не принимал – боялся пьянства.
В этом году начался «альянс» с французами.
Из Болгарии приехал сын моего крестного отца, штабс-капитан Нежинского полка Николай Викторович Греченков, женившийся в Болгарии на дочери воронежского помещика Котошихина, Лидии Николаевне. Его вскоре назначили полковым адъютантом. Семейные дела его совершенно погубили, он начал пить, и вскоре и он, и она погибли в московских трущобах…
Новый, 1888 год встречал в полку и отбивал 12 ударов – начало нового года. В марте сдал должность батальонного адъютанта и принял охотничью команду[47]. По принятии в охотничью команду собрал,
Впоследствии охотничьи команды были переименованы в более привычные современному слуху команды разведчиков.
