но где-то далеко… Когда я молюсь за умершего, то стараюсь в уме восстановить его вид и наружность, и он становится для меня живой, но не умерший: «Несть Бог мертвых, но живых».
Наступила осень. Маневры были бригадные, в окрестностях Ярославля. Полки готовились к переезду: Нежинский – в Рязань, Моршанский – в Зарайск. В Ярославле появилась новая болезнь «инфлюэнция», много умерло и переболело. Жена также переболела и к выезду еще не оправилась окончательно, что и было для нее роковым.
Уважаемому и любимому всеми нашему начальнику дивизии генерал-лейтенанту Василию Павловичу Данилову пришлось подать в отставку: послушался командира Моршанского полка полковника Ляпунова и разрешил переизбрать для одного дела суд общества офицеров, донесли военному министру генералу Ванновскому… Брат В. П. Данилова, генерал Михаил Павлович Данилов, написал ему письмо: «Вася, твоя песня спета – подавай в отставку». Было чем вспомянуть доброго Василия Павловича – сколько он спас офицеров-молодежи. Он любил солдата и делал все, чтобы улучшить его положение. Рукоприкладство было при нем вконец искоренено. Это был старый рыцарь.
Наш командир полка К. М. Адамецкий вышел в отставку, проводили его от всего сердца. Новый командир был полковник Михаил Николаевич Василевский.
В конце сентября прибыли в Ярославль квартирьеры Фанагорийского гренадерского полка, а наши отправились в Рязань. Перед уходом из Ярославля мы с братом сходили на могилы родителей, отслужили панихиду. 12 октября наш эшелон отправился в Рязань. Как я ни убеждал жену ехать пассажирским поездом, не мог убедить. Оделась, хотя и по-осеннему, сравнительно легко. В Москве простояли сутки. В день выезда из Москвы начался снег, подул сильный холодный ветер, чем дальше от Москвы, тем вьюга становилась сильнее. При выходе со станции Диево вьюга обратилась в страшный буран, и вдруг на пути, не дойдя до следующей станции, поезд остановился среди поля – снег был выше осей. Дров – ни полена. Полсуток простояли в поле, пока очистили путь, пока добрались тихим ходом до следующей станции, все прозябли, продрогли – у всех зуб на зуб не попадал. Метель провожала нас и в Рязани. По приезде в Рязани в гостиницу жена сразу слегла в постель, температура стала подыматься, и началось сгорание… В декабре оказалось присутствие туберкулезных палочек, она уже не могла подняться с постели. Квартиру сняли на Селезневской улице, неуютную.
Надо было устраивать охотничью команду. Казармы были плохие, холодные, сырые, тесные… Вот когда вспомнили свои Николо-Мокровские казармы в Ярославле. Город Рязань грязный, серенький городишка. Вода плохая. Бань хороших нет. Офицеры и солдаты приуныли. Дома у меня дыхание смерти…
Грустно встретили 1893 год. Я подал [рапорт] о переводе меня в Крым… Больная жила мечтой о южном береге теплого, ясного Крыма… В Рязани была семья Чаевых, сын их Николай Николаевич Чаев, чахоточный, приговоренный к смерти врачами, уехал в Крым – и жив и здоров. Он строил Феодосийский порт,
