дороге: народ на вас смотрит. Скажешь, что получил такой приказ от генерала армии Жукова. Бог даст, свидимся.
Повернулся, сел в машину, закрыл за собой дверь, нахохлился.
Лейтенант, все еще не отошедший от нанесенной обиды, произнес, чуть оборотившись назад:
– Этот Чебрецов, товарищ генерал армии, может, немецкий шпион…
– Никакой он не шпион, а просто озлобившийся человек, – возразил Жуков. – Тебя вот послали к такой матери, ты и то злобишься, а его, может, от самой границы гонят и бьют, и никакого просвета, и непонятно, почему так происходит. Тут кто угодно озлобится. А он и его товарищи шли, через немцев шли, с оружием. И дошли до своих, а своим до них никакого дела. Нет, не шпион этот Чебрецов: шпион, если он среди них и затесался, молчит, ему не с руки привлекать к себе внимание. А у этого вся душа нараспашку. Ему объясни по-человечески, что надо делать, и он костьми ляжет, а дело сделает. И я его не сужу, хотя он оскорбил командира и поносил армию и командование. За это под трибунал надо, а то и расстрелять на месте. Но не в данном случае.
И Жуков вспомнил Ленинград, какие разговоры ходили там в сентябре, когда немец, казалось, вот-вот ворвется в город, и не только среди рядовых красноармейцев и краснофлотцев, но и среди командного состава. Особенно в связи с тем, что имелся приказ минировать корабли Балтфлота. Среди флотских офицеров шли разговоры, что лучше пулю в лоб, чем своими руками уничтожать корабли, а еще лучше – выйти в море и погибнуть в сражении с вражескими кораблями. Иные обвиняли во всем бездарное командование…
Приказ на минирование кораблей подписывал Сталин, нарком военно-морского флота адмирал Кузнецов и сам Жуков, будучи еще начальником Генштаба, потому что, из Москвы глядючи, не было уверенности, что Ленинград выстоит. Но, оказавшись в Ленинграде, Жуков понял, что приказ вреден, ведет к поражению, поэтому сразу же приказал корабли разминировать, списать на берег экипажи, сформировать из них морскую пехоту, а корабельную артиллерию использовать для уничтожения наземных целей.
Вот и под Москвой, судя по всему, сложилась такая же обстановка – обстановка неуверенности, безответственности и паники. Все это придется ломать через колено и поворачивать на все сто восемьдесят градусов.
Машина катила по дороге, объезжая воронки от бомб, а Жуков вдруг подумал, как это плохо, когда у красноармейца, у солдата, нет никаких документов. Все равно ведь немец узнает, кто он, из какой части: не все выдержат допроса, а человека унижает, когда он ничего предъявить не может. Действительно, среди окруженцев могут быть и завербованные шпионы. И кто угодно. Хорошая легенда – и ни одно НКВД не подкопается. Надо будет при случае сказать Сталину, чтобы ввести красноармейские книжки, удостоверения или что-то похожее. У комсомольца – комсомольский билет, у партийца – партийный, у командира – удостоверение, а у беспартийного ничего. Унизительно, как ни крути.
Глава 17
– Перекусите, Георгий Константинович, – взмолился адъютант. – Второй день нормально не ели. Хотя бы вот чаю с бутербродами.
