в 1937 г.
Математик. Живет в Москве.
Когда мне предложили принять участие в настоящем издании, я надолго задумался.
Я у не пишущий человек, к тому же не могу гордо назвать себя близким другом Алексея Хвостенко. Я просто его искренний почитатель и человек, проживший часть своей жизни параллельно с ним. О нем гораздо лучше напишут друзья его питерской юности и его соавторы, которых сегодня жизнь разбросала по разным уголкам мира. Я же смогу рассказать лишь о том, чем он был для меня.
Летом 1973 г. я переехал из Одессы в Москву. А 31 октября, на дне рождения нашего общего друга, я впервые увидел и услышал Хвоста, о котором так много слышал от своих московских друзей. Его пение, его обаяние производили ошеломляющее впечатление. Я был просто не в силах расстаться с ним, и после окончания праздника мы с женой поехали в Мерзляковский переулок – в их с Алисой комнатку в огромной коммуналке, в которой после так часто бывали. Это была ночь, когда родилась Анечка Хвостенко.
С этой памятной ночи началась моя настоящая жизнь в Москве. Общение с Хвостом стало поворотным этапом, изменившим мое мироощущение. Встречались мы не часто, но никакие праздники без него не проходили. Общение с ним было восхитительным. К нему манило. Его песни, поэзия с тех пор всегда во мне. Алешино обаяние и дружеская расположенность к любому входящему в его дом человеку (какая там расположенность – объятия) заставляли меня все больше чувствовать себя в другом, настоящем, мире, полном радости и любви. Я люблю Хвоста, люблю его окружение, многочисленную свиту равных и прекрасных людей, которые вместе с ним вошли, впечатались в мою жизнь. Не буду перечислять. Их много в Москве и Питере, во Франции, Америке и Израиле. Вместе со многими из них мне посчастливилось бывать на бесчисленных пирах-праздниках, где Хвост пел и читал стихи. А потом было прощание. Долгое прощание. Отъезд Хвоста откладывался, и мы не раз «отваливали» на разных квартирах Москвы.
Пили, ели и записывали его песни на жалкой технике, имевшейся в нашем распоряжении. Затем долго прощались в Шереметьево и стояли толпой у выхода к трапу самолета, по которому он шел с маленькой сумкой через плечо и гитарой, составлявших весь его багаж. Думали тогда, что прощаемся навсегда. Потом ходили друг к другу, пили, вспоминали, плакали. И стало пусто в Отечестве. И завели магнитофоны, доставали записи, журнал «Эхо», справлялись у знакомых русских, французов, американцев про жизнь Хвоста за границей.
В прекрасной статье Киры Сапгир, посвященной памяти Алексея Хвостенко, сказано, что ему мало как кому в XX веке удавалось восстановить изначальную суть эллинской поэзии – ликующий гимн в честь древнего божества – Энтузиазма. Я бы еще добавил ее словами – дионисийского торжества. Он излучал легкость, радость, свободу – я не знаю более свободного человека. Он, действительно, был «от мира независим» и, как многие глубокие люди, загадочен. Никогда не понимал, как он успевал работать средь
