родственница Риввейна, и то, сколько всего мне вменялось в вину, это просто не возможно – как только это раньше не пришло мне в голову? Конечно, все было подстроено. Но знала ли об этом сама Рида?..
Я зарычал вслух и принялся яростно растирать лицо ладонями. До чего же меня раздражали эти нелепые игры! Никогда не интересовался ни политикой, ни интригами высшего света, учился себе и учился, собирался ведьмачеством на жизнь зарабатывать, ни о чем другом даже не помышлял. И вот – нате, пожалуйста… Расхлебывай это все теперь… И ладно бы эта история была моей единственной проблемой – так нет же…
Смеркалось. Небо за окном из голубого превращалось в сиреневое, потом по нему поползли оранжевые сполохи. Принесли ужин – спасибо, я всегда отличался хорошим аппетитом, даже аховое мое положение не мешало мне испытывать чувство голода. А после ужина произошло то, чего я ожидал.
Я лежал на нарах, уставившись в потолок. Вдруг в углу камеры послышалось шуршание, и я вздрогнул – для начала того самого было еще рано, да и не начиналось оно никогда так. Приподнявшись, я увидел крысу, которая перебежками двигалась вдоль стены. Остановившись, она повернула клинышек своей головки и уставилась на меня. А потом вдруг перебежала камеру и столбиком застыла около моих нар.
Я сел, опустил ноги на пол. Гостья моя была самой обыкновенной крысой. За исключением того, что обычные крысы не носят воротнички.
Наклонившись, я протянул руку, и крыса резво вскарабкалась по ней. Взяв попискивающую зверушку в руки, я увидел, что на ней и в самом деле был воротник, а точнее меховая накидка из такой же, как у самой хвостатой модницы, серой шкурки. Когда крыса двигалась, воротник совсем не бросался в глаза. Я аккуратно отвязал его и обнаружил, что подкладка представляет собой тонкую, чистую, свернутую в несколько раз бумагу. К ней прилагался крошечный грифель. Я усадил гостью на свою постель, достал камень, зажал его в руке и, скорчившись над листком, принялся скрупулезно перерисовывать символы с браслета. Нанося их на бумагу, я надеялся, что тот, кто отправил ко мне крысу, знал, что делал, и не был врагом ни мне, ни Риде. Закончив, я привязал воротничок на место, отпустил крысу, растоптал остаток грифеля, тщательно стер с пальцев серебристо-серый налет и снова улегся на нары. Как ни странно, на душе у меня вдруг стало очень спокойно – словно я наконец принял решение, мучившее меня много дней. И я бы, наверное, в ту ночь уснул сном невинного младенца – если бы не то, что творилось в тюрьме по ночам.
Я услышал эти звуки на вторую ночь моего пребывания в камере. Первая прошла, в основном, в допросной, и после я слишком устал, чтобы обратить внимание на тихий шелест, сочившийся сквозь камни. А вот на следующую ночь я смог насладиться им в полной мере. Звук был тихий, сухой, как будто бы камни башни с наступлением темноты притирались друг к другу, шепотом спрашивая, не против ли их соседи того, что они здесь находятся. Шелест, шуршание, это бессловесное перешептывание
