любом случае она действительно моя мать.
Он указал на фотографию на задней обложке и серьезно посмотрел на Рафаэллу, все еще державшую книгу в руке.
– Вам бы она понравилась. Она замечательная женщина.
– Я в этом уверена.
Было очевидно, что она все еще не верит Алексу, и тогда с улыбкой он сунул руку в нагрудный карман и вытащил оттуда узкий черный портмоне, который Кей подарила ему на прошлый день рождения. На нем также красовались перекрещенные буквы «G», как и на сумочке Рафаэллы. Гуччи. Он вытащил из портмоне две фотографии с помятыми уголками и молча протянул их ей через свободное сиденье. Она взглянула на них, и ее глаза расширились. Одна фотография была той же, что и помещенная на задней стороне обложки, на другой его мать смеялась, в то время как он обнимал ее одной рукой, а с другой стороны от нее стояли его сестра с Джорджем.
– Семейный портрет. Мы сделали этот снимок в прошлом году. Моя сестра, мой зять и моя мама. И что вы теперь на это скажете?
Рафаэлла улыбалась и смотрела на Алекса почти с благоговением.
– Вы должны рассказать мне о ней! Она необыкновенная?
– Очень. И, если на то пошло, волшебница, – сказал он, поднимаясь во весь свой рост, засовывая документы в карман на спинке находившегося перед ними кресла и пересаживаясь на пустующее сиденье рядом с ней, – я нахожу, что вы тоже необыкновенная. А теперь, перед тем как я расскажу вам все о своей матери, смогу ли я заинтересовать вас предложением выпить со мной перед обедом?
Впервые в жизни он использовал свою мать, чтобы увлечь женщину. Но это его не беспокоило. Он хотел как можно лучше узнать Рафаэллу до того времени, как самолет приземлится в Нью-Йорке.
Они проговорили следующие четыре с половиной часа, выпив по два бокала белого вина и съев неудобоваримый обед, даже не заметив этого, поскольку оживленно обсуждали Париж, Рим, Мадрид, жизнь в Сан-Франциско, книги, людей, детей и юриспруденцию. Она выяснила, что у него есть прелестный маленький дом в викторианском стиле, который он искренне любил. А он узнал о ее существовании в Испании в Санта-Эухенья и слушал, как завороженный, ее рассказы об укладе жизни, который не менялся столетиями и о котором он прежде ничего не знал. Она говорила ему о детях, которых очень любила, о сказках, которые им рассказывала, о своих кузинах и о нелепых сплетнях по поводу образа жизни в Испании. Единственное, о чем она не упомянула, – это о Джоне Генри и ее теперешней жизни. Но это была не жизнь, а мрачное, пустое существование, которое и жизнью-то назвать было нельзя. И дело было не в том, что она хотела скрыть это от него. Просто ей самой не хотелось сейчас думать об этом.
Когда стюардесса наконец попросила их пристегнуть ремни, они почувствовали себя детьми, которым сказали, что праздник закончился и пора идти по домам.
– Чем вы сейчас займетесь?
Он уже знал, что она, как принято в Испании, встречается с матерью, тетей и двумя кузинами и остановится с ними в отеле в Нью-Йорке.
– Сейчас? Встречусь с мамой в отеле. Они уже должны быть там.
– Могу я подвезти вас на такси?
Она
