Керна подозрительный взгляд и начала энергично стучать спицами.
Рут Голланд сидела на кровати и читала. Керн увидел, что это была та самая кровать, около которой он стоял ночью. Ему вдруг стало жарко.
– Могу я вас кое о чем спросить? – сказал он.
Девушка встала и вышла с ним в коридор. Шимановская фыркнула им вслед, как раненая лошадь.
– Я хотел вас спросить, не пойдете ли вы со мной в кино, – сказал Керн, когда они вышли. – У меня два билета, – солгал он. Рут Голланд посмотрела на него. – Или вы заняты? Если вы не можете… – Она покачала головой.
– Нет, я не занята.
– Тогда пойдемте! Зачем сидеть целый вечер в комнате?
– Я уже привыкла.
– Тем хуже. Я не смог бы выдержать и двух минут. Я думал, она меня проглотит.
Девушка засмеялась. Она вдруг показалась Керну совсем ребенком.
– У Шимановской только вид такой. Она добрая.
– Может быть, но по ней не скажешь. Сеанс через четверть часа. Пойдем?
– Хорошо, – сказала Рут Голланд, будто она решилась на что-то серьезное.
У кассы Керн быстро прошел вперед.
– Одну минуту, я только заберу билеты. Они отложены.
Он купил два билета, надеясь, что она ничего не заметит. Но ему было уже все равно – главное, что она сидела рядом с ним.
Свет погас. На экране появилась экзотическая Касба фон Марракеш, пронизанная солнцем, блеснула пустыня, и монотонный звук флейт и тамбуринов задрожал в горячей африканской ночи.
Рут Голланд откинулась на спинку кресла. Музыка обрушилась на нее как теплый дождь – теплый монотонный дождь, из которого всплыло мучительное воспоминание.
Она стояла на Бургграбек в Нюрнберге. Был апрель. Перед ней в темноте стоял студент Герберт Биллинг с помятой газетой в руке.
– Ты понимаешь, о чем я говорю, Рут?
– Да, я понимаю, Герберт! Это легко понять.
Биллинг нервно развернул номер «Штюрмера».
– Мое имя в газете. Я – позорю расу. Я – еврейский холуй. Все пропало, ты понимаешь?
– Да, Герберт.
– Интересно, как я выберусь из этой истории. На карту поставлена вся моя карьера. В газете, которую все читают, ты понимаешь?
– Да, Герберт. В газете есть и мое имя.
– Это другое дело! Тебе-то что? Ты все равно исключена из университета.
– Ты прав, Герберт.
– Значит, конец, да? Мы расходимся и не имеем больше ничего общего.
– Ничего. Ну, всего хорошего. – Она повернулась и пошла прочь.
– Подожди… Рут… Послушай же… Одну минуту.
Она остановилась. Он подошел к ней. Его лицо было так близко, что она слышала в темноте его дыхание.
– Послушай, – сказал он. – Куда ты теперь?
– Домой.
– Так сразу. – Он задышал еще чаще. – Ведь мы обо всем договорились, да? Ну и хорошо. Но ты
