style="font-size:15px;"> – Черт возьми! Что-то неладно, – сказал Мариль.
Через некоторое время Браун вернулся. Он вдруг как-то осунулся. Он выглядел обессиленным.
– Разорвана шейка матки, – сказал он. – Ничего нельзя сделать. Женщина истекает кровью.
– Ничего нельзя сделать?
– Ничего. Мы все пробовали. Кровотечение не прекращается.
– Вы не можете сделать переливание крови? – спросила Рут, стоявшая в дверях. – Можно взять у меня.
Врач покачал головой.
– Не поможет, девочка. Если оно не прекратится… – Он ушел. В светлом четырехугольнике открытой двери было что-то жуткое. Все трое молчали. Тяжело ступая, вошел коридорный.
– Убрать?
– Нет.
– Вы не хотите выпить? – спросил Мариль у Рут.
Она покачала головой.
– Все же выпейте. Это лучше. – Он налил ей полстакана.
На горизонте над крышами мерцали последние зеленоватые и оранжевые отблески золота. В них плыла бледная луна, разъеденная дырами, как старая медная монета. С улицы слышались голоса, громкие, довольные, ни о чем не подозревающие. Керн вдруг вспомнил Штайнера и его слова. Если около тебя кто-то умирает, ты не ощущаешь смерти. В этом несчастье мира. Сострадание – не боль. Сострадание – это скрытое злорадство. Облегченный вздох, что умираешь не ты и не тот, кого ты любишь. Он посмотрел на Рут. Он не смог увидеть ее лица.
Мариль прислушался.
– Что это?
Долгий глубокий звук скрипки повис в наступающей ночи. Он замер, нахлынул снова, устремился вверх, победно, упрямо – и пассажи начали искриться, все нежнее и нежнее, как наступающий вечер.
– Это здесь, в отеле, – сказал Мариль и посмотрел в окно. – Над нами, на пятом этаже.
– Я его, кажется, знаю, – сказал Керн. – Это скрипач, которого я уже один раз слышал. Я не знал, что он тоже здесь живет.
– Это не простой скрипач. Это много больше.
– Пойти сказать ему, чтобы он не играл?
– Зачем?
Керн сделал движение к двери. Очки Мариля блеснули.
– Нет. К чему? Печальным можно быть всегда. А смерть – везде. Это все связано.
Они сидели и слушали. Через несколько минут из соседней комнаты вышел Браун.
– Все кончено, – сказал он. – Exitus[10]. Она не очень мучилась. Она знает, что ребенок родился. Мы успели ей это сказать.
Все трое встали.
– Мы можем снова принести ее сюда, – сказал Браун. – Ведь соседняя комната понадобится жильцам.
Женщина лежала среди окровавленных полотенец, тампонов, ведер и тазов с кровью и ватой, белая и неожиданно худая. У нее было чужое строгое лицо, и ничто больше не касалось ее. Врач с лысиной, который суетился вокруг нее, производил впечатление контраста: полнокровная жизнь, которая поглощает, переваривает, выделяет, – рядом с покоем завершенности.
– Оставьте,
Смертельный исход
