за применение ко мне только этой кары. Что же касается Марийяка, который предлагал смертную казнь, то я ее припас для него на первый же его промах, а тебе, Жозеф, поручаю напомнить мне об этом; надо быть справедливым ко всем. Итак, не сломлен еще только герцог Буйонский, который весьма горд своим Седаном; но я заставлю его отступить. Ослепление их нечто прямо-таки изумительное, все они воображают, будто могут беспрепятственно замышлять заговоры, и им невдомек, что хоть они и порхают, но привязанные на ниточке, которая у меня в руках, и я ее иной раз отпускаю, чтобы они чувствовали себя чуточку непринужденнее. А очень вопили гугеноты по поводу смерти их дорогого герцога?
– Меньше, чем по поводу луденского дела, которое закончилось, впрочем, вполне благополучно.
– Как это благополучно! Надеюсь, что Грантье уже нет в живых?
– Вот именно; это я и хотел сказать. Ваше высокопреосвященство должны быть удовлетворены; все закончено в двадцать четыре часа; о нем уж и думать перестали. Но Лобардемон допустил небольшую оплошность: устроил гласный суд; это вызвало некоторый шум; однако смутьяны нам известны и за ними ведется наблюдение.
– Хорошо. Отлично. Урбен был человек слишком незаурядный, чтоб дать ему волю; он тяготел к протестанству; я готов был биться об заклад, что он в конце концов отступился бы от истинной веры; я заключаю об этом на основании его трактата против безбрачия духовенства; а в случае сомнения, – запомни это, Жозеф, – всегда лучше срубить дерево, не дожидаясь, пока оно принесет плоды. Гугеноты, знаешь ли, это воистину республика в государстве; получи они во Франции большинство, и монархии конец; они введут народоправство, и оно может оказаться долговечным.
– И какие глубокие огорчения причиняют они изо дня в день нашему святому Папе! – поддакнул Жозеф.
– Понимаю, куда ты клонишь, – прервал его кардинал, – ты хочешь напомнить мне, что он упорно не соглашается пожаловать тебя кардинальской митрой. Не беспокойся – я переговорю сегодня с новым послом, которого мы посылаем в Рим. Маршал д’Эстрэ добьется решения вопроса, которое так затянулось; ведь уже два года как мы прочим тебя в кардиналы; я тоже склонен считать, что пурпур очень пойдет тебе – капли крови на нем не видны.
И собеседники рассмеялись: один как властелин, который глубоко презирает наемного убийцу, другой как раб, решивший терпеливо сносить все унижения, лишь бы они помогли ему возвыситься.
Оба еще смеялись кровавой шутке старого министра, когда дверь отворилась и паж доложил о прибытии курьеров из разных мест; отец Жозеф поднялся с кресла и, прислонившись к стене, замер как египетская мумия, причем лицо его выражало теперь только тупое благоговение. Один за другим стали входить посланцы в разнообразных обличьях: один мог сойти за швейцарского солдата, другой – за маркитанта, третий – за каменщика; их вводили во дворец через потайную лестницу и коридор, а выходили они из кабинета через дверь,
