объявлялась.
На стене группы, посвященной затмению, настроения колеблются от осторожного оптимизма до безграничного отчаяния. Старые заботы отступают под бременем новых. Когда поезд подъезжает к Ньюкаслу, мысли мои заняты исключительно погодой.
– Крис!
Каждый раз, когда меня окликают по новому имени, процессор в мозгу берет полсекунды на обработку.
– Ричард!
Он стоит под часами, невероятно роскошный в фарерском свитере. Рюкзак у него меньше, чем мой, в руке он держит ящичек с ньюкасловским темным элем. Ричард машет мне в знак приветствия. Приблизившись, пожимаю ему руку. Наша дружба не подразумевает объятий при встрече, но после четырех дней в одной каюте, может быть, мы к этому придем. Несколько лет назад мы вместе работали в лаборатории. Как-то раз, случайно обнаружив общую страсть к историям религиозных культов, отправились после работы ударить по пиву. Он больше интересовался наблюдением за звездами в телескоп, нежели затмениями, но, когда стало понятно, что в этот раз Лора не сможет поехать со мной в Торсхавн, я пригласил Ричарда – не только для компании, но и для того, чтобы он взял на себя часть расходов. Мы считали каждую копейку. Ричард вообще не в курсе, что когда-то меня звали Кит Маккол, и он понятия не имеет об истории с Бесс. Лора как-то поинтересовалась, решился бы он на поездку, если бы знал, что из-за меня нам может угрожать опасность.
– Да она совсем рыжая, как апельсин, – удивленно говорит он, тыча в мою бороду.
Мы прыгаем на эскалатор, ведущий к месту сбора, где уже стоит заведенный мини-автобус.
Разговор принимает метеорологический оборот. Беседа о капризах тепловых фронтов и параде планет расслабляет, как погружение в теплую ванну. Ни одному из нас не требовалось лишних разъяснений о природе явления или подробностях теории. Центральная операционная система в мозгах Лоры дала сбой – она тоже заразилась страстью охотников за затмениями, но, если я углублялся в теорию, глаза у нее стекленели. Ей вполне хватает просто стоять и смотреть, замирая от страха. Хотя мне этого не понять, я научился уважать такой подход. Однако обсуждать небесную механику с тем, кто разбирается, – ни с чем не сравнимое удовольствие. До этого я будто жил в местечке, где все говорят на иностранном языке. Я вроде его выучил и говорю прилично, но, найдя того, кто понимает все оттенки и нюансы моего родного наречия, готов плакать от счастья. В таких беседах присутствует объективность. Даже в счастливых браках разговоры никогда не несут нейтрального оттенка, к каждому слову прибавляется вес тех, что когда-либо сказаны раньше. Чистая наука – короткая передышка, поскольку на нее не наслаиваются пласты совести и морали. Лора запоминает все, что я говорю, и пытается найти подтекст, что часто сбивает меня с толку. Наука оперирует фактами и опирается на твердую почву. На оценочные мнения, напротив, опереться никак нельзя, слишком уж они зыбкие. Полагаю, что во мне живет только одно оценочное
