она тем же сухим голосом, похожим на шуршание ее ладоней.
– Совершенно с вами согласен, – произнес Алексей Петрович, пытаясь снять гимнастерку, но женщина остановила его:
– Не надо снимать: я и так посмотрю. Задерите только повыше, – и, подойдя к Алексею Петровичу, приложила к груди холодную трубку стетоскопа, повторяя: – Дышите глубже. Не дышите. До этого были ранения?
– Да, в прошлом году. Царапнуло немного и контузило.
– Счастливчик, – подтвердила она. И велела: – Повернитесь ко мне спиной.
Но едва она произнесла эту фразу, поблизости рвануло, что-то рухнуло с треском, – скорее всего дерево, – раздались заполошные голоса. Рвануло еще раз, затем еще. Рядом кто-то завизжал истошным голосом, и Алексей Петрович, успев лишь присесть, увидел перед собой согнутую фигуру военврача, прижимающую к лицу руки, в одной из которых оставался стетоскоп. Она стояла на коленях, уткнувшись в них лицом, и визжала на одной истошной ноте.
Алексей Петрович встряхнул ее за плечо, крикнул в самые уши:
– Вы ранены?
Визг прекратился, женщина подняла голову и глянула на него белыми от ужаса глазами.
А за хлипкой стеной палатки ахало с поразительной методичность, иногда доносились фыркающие звуки пролетающих осколков, сверху что-то падало, слышались команды, рычали моторы. Казалось, что теперь так и будет продолжаться до бесконечности, и никто не сможет остановить этот адский грохот. Но грохот прекратился, как всегда вдруг, и стало так тихо, что Алексею Петровичу показалось: это не обстрел прекратился, а он оглох окончательно. Но нет: сверху все еще что-то падало и падало, и не сразу он сообразил, что падают ветки с деревьев, что бог или кто там еще опять его миловал, не дал в бесполезную трату.
– Так как? – спросил он, поднимаясь. – Продолжим или отложим на послевойны?
– Вам хорошо, – произнесла женщина, – а я под обстрелом первый раз.
– Зачем же вы-то, позвольте вас спросить, полезли в эту кашу?
– Приказали, вот и полезла, – ответила женщина. И, отряхнувшись, пояснила: – Я тут в оккупации оставалась… при роддоме. Вот и…
– И как же вам удавалось избежать обстрелов и бомбежек?
– Рожениц разобрали по домам, а я ушла в деревню. К нам немцы так ни разу и не заглянули. Партизаны приходили, лечила, как могла, а немцев не было. И ничего не было. А наши пришли, меня мобилизовали. Всего лишь два месяца назад. Я ужасно как боюсь…
В палатку кто-то заглянул, спросил:
– Как вы тут? Живы? – И не дожидаясь ответа: – Там раненые – надо посмотреть.
Женщина стала поспешно собирать сумку, что-то укладывая в нее. Алексей Петрович спросил:
– Как вас зовут?
– Меня-то? Агриппина Тимофеевна. – Посоветовала: – Вы оставайтесь здесь, я вас потом досмотрю. – И вышла.
Алексей Петрович стал одеваться.
За стеной палатки слышались крики, команды, кто-то звал санитаров, взрыкивали танковые моторы.
Глава
