как встают, завидев ее, и кланяются до земли дружинники, как, блеснув глазами, прикладывает с почтением белые руки к груди манус Иларий, и глаза у мануса синие, с искрой, как глубокая вода Бялы, когда только тронется лед, начнет давить и крошить сам себя, а из-под ледяного крошева вода засветится. Синяя-синяя.
Агата едва не заплакала. Закусила губу…
Элька всхлипнула, вытирая мокрые щеки о платье матери.
– Разве тебе меня совсем не жаль? Ведь это ты виновата. Ведь ты позволила отцу меня просватать. За что?
Агата с трудом сдержалась, чтобы не оттолкнуть ее.
Сама хотела бы она знать, за какой такой грех Казимеж откупился от Владислава Чернского дочерью. Умер Казик – теперь с него спросу нет, а спрашивать у Чернца – никакое любопытство не заставит.
Агата вздрогнула, увидев, что тот, о ком она только что думала, стоит прямо перед ней и пристально смотрит в глаза. Ни дверь не скрипнула, ни половица – казалось, Владислав шагнул в комнату прямо из ее мыслей.
Чернец приложил палец к губам: молчи, мол, тещенька. Вопросительно указал глазами на Эльжбету. Агата, все еще прижимая голову дочери к животу, покачала головой и махнула свободной рукой как можно пренебрежительнее: иди, мол, зятек, не тревожь нашу голубку.
Чернец усмехнулся. Никакие жесты не могли спрятать страх в глазах тещи.
От усмешки черты его лица еще больше обострились, и Агата с удивлением отметила, что князь выглядит непривычно усталым, даже больным. Усталость была во всем – в его движениях, взгляде, повороте головы.
Князь кивнул на дверь и вышел, так же бесшумно, как и появился.
Агата испугалась, что у двери он мог столкнуться с Надзеей. Поскорее уложила Эльжбету на постель, уговорив немного поспать, пока она пошлет за ведьмой. И сама не могла бы сказать, отчего скрыла от дочери, что ее муж вернулся.
Агата вышла, остановилась, держа в руке оплывшую свечу, всмотрелась во тьму. Тут как ни старайся принять горделивый и уверенный вид, а ничего не выйдет. Любой, кто вглядывается в темноту поверх тонкого язычка свечки, походит на ребенка, идущего по ночному дому в родительскую спальню в полной уверенности, что за каждым углом таится домовой или стая нетопырей.
– Что-то вы напуганы, дорогая тещенька? Нездорова княгиня? – спросил князь тихо.
– Мужику бабьей доли не понять, – ответила Агата, продолжая вглядываться в темноту, откуда доносился голос.
– Отчего ж вы мне в разумении отказываете? Расскажите, может, и сумею понять, что же такого особенного в бабьей доле? – Голос князя зазвучал жестче.
– Откуда? – зашептала она, вспомнив недавние слова дочери, вспомнив саму себя, молоденькую княгиню Бяломястовскую, впервые вошедшую на двор Казимежа. От горьких воспоминаний дух занялся. – Откуда мужчине знать, что такое, когда тебя, словно козу, на веревке ведут – на продажу или на заклание?
– И куда же Эльжбета
