увидеть спустя века. У этого замка есть прошлое, богатое и кровавое, но славное. Наверное, никто не помнит об этом, вряд ли сохранились записи, а даже если они есть, ими мало кто интересуется. Академия стоит в стороне от торговых трактов на спорной земле, хотя когда-то она и была замком и полем боя, и этот замок ничем не отличался от сотен других, и так же, как они, не запомнился. Жаль, что я не эмпат, мог бы поискать места, где след крови свежий. С другой стороны, я рад этому. Чувствовать эмоции других людей и вещей – отвратительная способность.
Я свернул за угол и поднялся по лестнице на полпролёта. Мне нравились такие лестницы, с не слишком высокими одинаковыми ступеньками, резными периллами и высоченными окнами с одной стороны. У таких окон всегда были подоконники, на которые можно забраться. Я остановился у одного такого, довольно высокого для меня, цвета слоновой кости, и провёл ладонью по шершавой поверхности. Подоконники – это место для мечтателей и поэтов, тех, для кого весь мир лежит за окном, за горизонтом, и очень хочется решиться и пойти туда, но всегда находятся причины остаться. Я усмехнулся и забрался на него, подтянув ноги и сев боком к стеклу. Достаточно широкий, чтобы можно было не задевать тех, кто мог пройти по лестнице, и достаточно прочный, чтобы выдержать вес нескольких взрослых человек. Я вцепился в кружевную решётку, прижался лбом к холодному металлу. Я мог так замёрзнуть, но до тех пор мне вообще не хотелось шевелиться. Лунный свет заливал лужайку под окном, серебрил высокие метёлки какой-то травы, окрашивал весь мир в чёрное и белое ярко и контрастно. Где-то за плечом колыхался на ветру голубоватый огонёк фонаря, в комнатах, наверное, горели свечи, жёлтые и тёплые, лунный свет же был холодным и чуждым. В такие моменты я понимал старое крестьянское поверье о том, что нельзя смотреть долго на полную луну – она очарует и сведёт с ума. Мне это не было страшно, за свою силу мы, заклинатели, расплачивались не только плотью и кровью, но и душой и рассудком. Все мы с самого рождения знаем, что прокляты, что в конце нас ждёт наш личный ад, начавшийся ещё при жизни. Для нас нет спасения, мой самый страшный грех в том, что я родился заклинателем. Мне всё равно, если честно, не пугает. Я всегда знал, что умру в муках, и убьют меня те, кому я посветил всю жизнь, кому отдавал плоть или кровь. В этом нет ничего ужасного, таков мой путь, путь моей семьи. Мы словно этот свет – холодные и чуждые, бесследно исчезающие с рассветом. Я тяжело вздохнул и отстранился от окна. Все эти слова – банальщина, но пожалеть себя иногда бывает приятно.
Наверное, я бы и дальше продолжил вздыхать о несправедливости этого мира, если бы моё внимание не привлекло движение в кустах под окном. Кому ещё понадобилось гулять среди ночи по территории академии? Неужели кто-то из преподавателей решил наведаться в общежитие к студентке? Вряд ли, они почти все слишком старые для этого, хотя что я могу знать о том, в каком возрасте ещё можно бегать по молоденьким девушкам? Я снова приблизился к стеклу и глянул вниз. Так и есть, немолодой
