устроилась кухонной рабочей, в столовую цинкового завода. Из соображений безопасности, она не воровала, но заведующая производством разрешала девушкам, как она звала вдов, уносить домой кости, обрезки овощей и горбушки черного, тяжелого хлеба.
Марта торопилась домой, через мост, над быстрой, темной Ульвой, прижимая к себе увесистый пакет:
– Еще немного потерпим… – она мысленно считала деньги, в тайнике, в купленном на горьковской барахолке фибровом чемодане, – и двинемся к границе. Любовь в Китае на свет появится… – опустив голову, она не заметила, как натолкнулась на встречного прохожего.
Марта поскользнулась, ахнув. Уверенная рука поддержала ее под локоть. Пакет выпал на обледенелое дерево моста. Высокий казах, в ватнике и меховой шапке, с темной бородой, заметно покраснел:
– Я подберу… – с акцентом сказал он, – подождите… – Марта отмахнулась:
– Не стоит, товарищ. Это… – она нашлась, – для собаки нашей… – на досках валялась морковка. Марта рассудила, что, по нынешним временам, пес обрадуется и морковке. Костей было жалко, но Марта вздохнула:
– Ладно. Уильям должен был суп сварить… – она пошла к домишкам шанхая. Подождав немного, казах направился за ней.
У Наума Исааковича всегда закладывало уши, когда самолет начинал снижаться.
Над Усть-Каменогорском висело облако черного, тяжелого дыма. Кроме цинкового завода, и будущей гидроэлектростанции, на Иртыше, в городе заложили закрытый, металлургический комбинат. Цинковый завод получил новейшее оборудование и пленных немецких инженеров, с родственного, как весело говорил Наум Исаакович, предприятия, в Магдебурге. Инженеров держали на особом лагерном пункте, шарашке, куда привозили и арестованных советских специалистов.
Бросив в рот швейцарский леденец, с травами, он открыл толстую, потрепанную папку:
– Здесь разведали магний, титан, бериллий, тантал, торий… – Рудный Алтай славился редкоземельными месторождениями. Курчатов настаивал, что торий может стать источником ядерного топлива, для проектируемых энергетических станций:
– Ворона с ним соглашалась… – Эйтингон, внимательно, просматривал американские записи Вороны, – но энергетические станции нас интересуют меньше всего, по крайней мере, сейчас… – сидя в строго охраняемом коттедже, в дебрях Печорлага, на Северном Урале, Ворона, наотрез, отказывалась работать. Кроме набросков, сделанных на московской даче, женщина больше не подносила пера к бумаге:
– То есть она подносит, – желчно сказал себе Эйтингон, – она составляет учебник арифметики, для малышей… – Ворона, казалась, издевалась над советским правительством и товарищем Сталиным, прохлаждаясь в благоустроенном особняке, с каминами, на берегу озера:
– Рядом какие-то якобы священные места, для местных жителей, – зевнул Эйтингон, – гора, на которую
