и двести знамен Вермахта полетели на мокрый гранит.
Это был апофеоз победы. Великий триумф советского народа в величайшей из войн. Этого момента ждали сотни миллионов людей. Ждали его как самый радостный день жизни, после которого можно умереть без сожаления. Десятки миллионов людей погибли, не дождавшись великого праздника, но веря в его неизбежность. К этому дню великую страну привел Сталин. Привел через поражения и катастрофы, через ошибки и просчеты, через многомиллионные жертвы и невосполнимые потери. Сталин вел страну от поражений к блистательным победам, вершиной которых было Знамя Победы, вознесенное над Рейхстагом, затем доставленное на Московский центральный аэродром и встреченное почетным караулом. Вот теперь красное Знамя Победы реет над площадью, а русские солдатские сапоги топчут мокрый шелк красных фашистских знамен.
Это был момент, когда солдаты плакали и не стеснялись своих слез. Плакали те самые солдаты, которые прошли Брест и Смоленск, Вязьму и Харьков, Сталинград и снова Харьков, Орел и Курск, Харьков в третий раз, Севастополь и Новороссийск, мясорубку Демянского котла и блокадный голод; они прошли Минск, Вильнюс, Ригу, Таллинн, Киев, Варшаву, Вену, Кёнигсберг, Бухарест и Будапешт и, наконец, – Берлин. Это был момент радости, которая дается раз в жизни и далеко не каждому.
Казалось бы, в такой момент тысячи людей на площади, миллионы на улицах Москвы и десятки миллионов по всей стране и за ее пределами могут быть связаны только единым чувством облегчения, радости и ликования. Казалось бы, тертая войной пехота и оглохшие в боях артиллеристы, танкисты, не раз горевшие на танковой броне, и летчики, чудом оставшиеся в живых, миллионы их сограждан, кроме ликования, не могут испытывать никаких других чувств.
Но нет.
Было и еще одно неясное, но общее для всех чувство глубокого разочарования. Было еще нечто такое, что смазывало торжество и делало его неполным. Был какой-то неуловимый дух горечи и непонимания, который висел и над площадью, и над Москвой, и над всей страной.
Над ликующей толпой, над стройными коробками батальонов, над Мавзолеем и кремлевскими звездами как грозный призрак стоял никем не заданный вопрос: а почему Верховный главнокомандующий не принимает Парад Победы?
Никто не задал этот вопрос вслух, но в душе каждый его затаил. И вот этот, не заданный никем вопрос горьким привкусом портил триумф победителей.
Солдаты там, на площади, задать вопрос не могли: солдата дисциплина обязывает вопросов лишних не задавать. Жители московские вопрос задать не могли: товарищ Сталин советскому народу вполне доходчиво втолковал, что за лишний вопрос можно загреметь в нехорошие места. Советский народ вполне понимал своего великого вождя и потому неудобными вопросами его не тревожил. Но прошло много десятков лет, и нет больше товарища Сталина, и за лишний вопрос в нехорошие места больше не отсылают. Так почему же наши официальные историки на этот вопрос не ответили? Почему кремлевские историки его даже не поставили? Почему нашего внимания
