нехорошо, этого не надо, это говорит о том, что я мало отдыхал».
В купе заглянул проводник в темно-синем кителе с петлицами НКПС [13]. Лицо его было загорелым, гладко выбритым, с маленьким подбородком и высоким лбом. Из– под фуражки выбивались темные волосы.
– Доброе утро, товарищ. Желаете чаю или кофе?
– Да, я бы хотел чаю, – ответил Сафонов. – С сахаром. Две ложки.
– Хорошо. Пирожные, бутерброды? С сыром, с колбасой.
– Да, бутерброд с колбасой. И… есть ли у вас минеральная вода?
– Да, конечно, с газом и без газа.
– С газом, пожалуйста.
– Девяносто копеек.
– Хорошо.
– Сейчас принесу.
Проводник удалился. Сафонов вдруг понял, что совершенно не озаботился мелочью: в бумажнике были только пятирублевки и червонцы.
Вдруг он вспомнил, что несколько дней назад какая– то барышня отдала ему найденную на улице трехрублевку. Да вот же она, в заднем кармане брюк. Он даже не вытаскивал ее – совсем забыл.
Сафонов достал трехрублевку, развернул ее и замер.
Прямо поперек зеленого красноармейца было начертано темно-синей перьевой ручкой:
НЕ ВЕРЬ ТРЕТЬЯКОВУ. ОН ВРЕТ. ВСЕ ПОШЛО НЕ ТАК. СРОЧНО ЗАЙДИ КО МНЕ ДОМОЙ.
ВАВИЛИН.
Сафонов с минуту смотрел на трехрублевку, ничего не понимая. Его руки дрожали.
Так, спокойно. Вдохнуть, выдохнуть. Вдохнуть, выдохнуть.
Черт!
Он смял купюру в кулаке.
Вдохнул, выдохнул.
Снова развернул. Надпись не исчезла. Не померещилось. Это точно был почерк Вавилина, он хорошо знал его.
Все было не просто плохо, все было очень плохо. Значит, все самое худшее, о чем думал Сафонов, было правдой. Значит, Кестер не просто так паниковал. Что с ним случилось? Его убили в ту же ночь? Взяли? Взяли утром? Почему Третьяков врал? Он завербован? Или изначально был с ними? Или его тоже взяли?
– Да что же происходит, – сказал Сафонов беззвучно, одними губами.
Он откинулся на спинку сиденья.
«Господи, какой же я дурак, какой же я идиот, какая же я бестолочь, ну надо же так, ну нельзя же так, ну почему я так».
От злобы на себя он закусил губу.
«Почему, почему я сразу не развернул эту бумажку, почему. Ведь должно же было меня это насторожить, но почему-то не насторожило. Расслабился на летнем солнышке? Разнежился? Отупел от жары? Совсем испортился, а ведь был профессионал, да что ж такое, черт, черт, черт бы побрал все это».
В дверях вновь появился проводник с подносом. Он поставил на столик чай в подстаканнике, бутерброд на блюдце и бутылку минералки.
– Прошу прощения, – поднял голову Сафонов. – Но у меня нет мелочи. У вас найдется сдача с пяти рублей?
– Да, конечно, – улыбнулся проводник.
– А
Народный комиссариат путей сообщения.
