разговорами, треском костра, таинственными ночными шорохами под пологом леса, а то и вовсе, неведомыми голосами, прилетающими с гор. Рядом журчала вода, накатываясь на береговые камни, где-то далеко внизу, в кромешной тьме, ревел перекат, распугивая окрестных зверушек. Но перекат не мешал нашим беседам, разговаривать можно было спокойно, не повышая голоса.
На костре обязательно варили уху. Это совершенно удивительное действо: приготовление пищи на костре, совершенно другое, не похожее на то, когда пищу готовят на плите.
Василий Мартынович позволял мне лишь почистить картошку, да лук порезать. Остальное всё, особенно приготовление рыбы, он проделывал сам. И это приготовление не было простым, оно действительно напоминало некий священный обряд.
Почистив рыбу, он бережно складывал крупно нарезанные куски в котёл, стоящий рядом, на камнях и принимался перебирать потроха. Тщательнейшим образом отбирал, выскабливал, промывал каждый рыбий желудок и отправлял туда же, в котёл. Прополаскивал икру, даже самые зачатки, молоки, собирал крохотные кусочки жира, всё оказывалось в котле.
После придирчивого осмотра нарезанной картошки, отправлял её туда же, в котёл.
Да, он всегда так варил, и рыбу и картошку вместе, и ни разу рыба не разварилась, не превратилась в кашу. Священнодействие продолжалось, в котёл то и дело добавлялись какие-то новые составляющие, костёр то поправлялся, чтобы добавить жару, то растаскивался по сторонам, дабы дать потомиться вареву.
Запах от ухи исходил замечательный, заполняя весь берег и распространяясь даже на совершенно тёмный, таинственный подлесок. Что уж там говорить о вкусе такой ухи, уверяю вас, это была пища, несравнимая ни с чем, просто объеденье.
Такие вечера, ночи, запоминались надолго, грели душу, радовали ожиданием новых походов. Мне нравилось проводить такие ночи с Василием Мартыновичем.
Как я уже говорил, он был старше меня и уже перешагнул тот порог, когда ещё можно было осваивать лодочные моторы, приспосабливаться к ним, привыкать к этой бешеной гонке – езде по горным рекам. Порой так стремительно приходится нестись на лёгкой лодке по норовистой реке, что невольно сравниваешь своё движение с полётом. И действительно, медлительные вОроны начинают усиленно молотить крыльями, освобождая воздушный коридор над рекой, когда лодка на такой скорости настигает их. А уж хлопунцов утят, жмущихся к берегам, и вовсе легко обгоняешь, окатывая их пенной волной, образующейся от пролетающей лодки.
Такое владение мотором, виртуозное умение им управлять, – это дело молодых. Василий Мартынович никогда не садился за мотор. Думаю, он его и заводить-то не умел. Мне же управлять мотором нравилось, нравилось бросать лодку в самую стремнину и выходить победителем, нравился сам полёт, когда лодка почти не касается воды, а летит лишь на опущенном за корму моторе.
Товарищу моему, Василию Мартыновичу, такие полёты не доставляли особого удовольствия, но он их терпел,
