это место. Больница, в которой сохранение твоей жизни стоит весьма определенных денег. Но здесь же за такую же определенную кем-то цену ты можешь добровольно расстаться с этой жизнью. Здесь с легкой руки главврача принимают кровь на розовый сахар. Именно здесь моя мама посадила свое сердце и здесь же теперь его лечит. А этот мерзкий доктор Уанпп еще смеет недвусмысленно приставать ко мне каждый раз, когда я попадаю в его поле зрения. Словно я уже его вещь. И ведь не пошлешь его в открытую – страшно потом будет водить сюда детей в случае необходимости. Ящероподы крайне злопамятны и изобретательны в способах мести.
…Ладно. Прорвемся.
Я вдохнула сырой воздух, втянув носом несколько мелких дождевых капель. В горле запершило. Только бы не простыть. Рванув с места, я пролетела два перекрестка и остановилась, лишь попав внутрь невысокого здания, которое значилось складом межгалактической гуманитарной помощи, а по факту было обычным магазином с приятно низкими ценами. Короче, то, что должны были раздавать даром нуждающимся, здесь продавалось. Но жаловаться не было смысла. Не услышат.
– Три пакета гречки, – заученно попросила я.
– Что-нибудь еще? – скрипя, вопросил дрон, проезжая мимо полок с мешками различных злаковых.
– Нет. Только это, – доставая деньги, ответила я.
– Двадцать пять, – огласил итог металлический продавец и засверкал на меня лампочками, пробивая чек.
Отдала деньги. Забрала пакеты с крупой и, повернувшись, направилась к выходу.
– Спасибо за покупку. Приходите к нам еще. Союз думает о вас, – протрещал мне вслед дрон.
Союза давно нет. А вот он все еще функционирует и не знает, что Союза больше нет.
Когда я устало прислонилась к родной двери своей квартиры, на мне сухой нитки не было, и руки тряслись, возможно, от мешков с гречкой, но почему-то настойчиво припоминалась та черная сумка кентанца.
Я приложила палец мелко подрагивающей руки к замку. Секунда. Послышался приглушенный щелчок открывающегося замка. Я ногой распахнула дверь, внося сумки и свое измотанное тело.
Прямо через маленький коридор на такой же крохотной кухне за столом сидела мама и удивленно смотрела на меня сквозь огромную толстую лупу громоздкого микроскопа, держащегося на широкой резинке, обмотанной вокруг головы. Перед мамой на столе были в диком беспорядке раскиданы детали разобранного коннектора.
– Мама, ты опять?! – не удержавшись от стона, произнесла я.
Родительница сняла с лица механизм, заменяющий ей посаженное зрение, и выдохнула:
– Матильда, я совсем не долго.
Я поморщилась. Мое полное имя шло в обиход, когда других доводов уже не оставалось. А с мамой на тему ее хобби мы спорили слишком давно и, как видно, безрезультатно. Камэла любила возиться с техникой, это была ее страсть, но ухудшающееся с возрастом зрение садилось еще больше от постоянного напряжения и часов, проведенных над мелкими деталями.
– Мама, мы же с тобой договорились,
