как к нам относятся другие нации, а теперь понимаю, что по мне судят о всех русских. Иногда мне бывает стыдно за своих здесь. Не за тех русских, кто живет здесь, а за тех, кто приезжает отдыхать. Мы иногда выглядим неотесанными и грубыми хамами, а все из-за того, что по какой-то странной причине воспринимаем правила и порядки как что-то ущемляющее наше достоинство, а запреты вообще как личное оскорбление. Я долго думал отчего так. Наверное, причина кроется в нашем диком свободолюбии. Я думаю, это из-за того, что у нас, впрочем, как и у поэрториканцев, давно не было настоящей свободы. Власти было выгоднее время от времени подавлять бунты, чем сделать русского человек хозяином своей земли. Пуэрториканцы тоже очень свободолюбивы. Если пуэрториканца попросить что-то сделать, то он, возможно, когда-нибудь это и сделает. Но если начать на него давить, то он никогда ничего уже для вас делать не будет. Но пуэрториканцы не агрессивны. Они не станут возмущаться или делать что-то назло. Там, где русский будет бунтовать, пуэрториканец просто ничего не станет делать и исчезнет. Видимо, это кровь индейцев Taino. Индейцы Taino, в отличие от других индейцев, были мирными моряками, собирателями и огородниками. Но и им пришлось несладко под испанцами. Один пуэрториканец сказал мне, что испанские завоеватели так и не смогли заставить индейцев работать. Поэтому им пришлось завести из Африки негров. Кстати, негров испанцы завозили больше из Северной Африки, а не из центральной, как гринго. Поэтому у них здесь тонкие, как у европейцев, носы и губы».
20… год. Сан-Хуан.
Отец Андрей долго размышлял, прежде, чем ответить Васе.
– Ты говоришь о том, как ложные ценности заставили людей стремиться к власти, богатству и роскоши, – сказал он. – Но человек всегда сам выбирает, что для него важнее. Церковь же никогда своих ценностей не меняла. Вера, надежда и любовь. И бунт должен идти против зла в себе, а не вокруг. Хочешь воспитывать сына на своем поместье и без школы, так сделай это. Найди женщину, которая тебе поверит, и беги с ней из города.
– Да нет сейчас таких, чтобы от денег и комфорта отказаться. Не найдешь.
– Не найдешь? Значит, сам ты не такой мужчина, которому женщина поверит. Она же видит, что ты только жаловаться можешь. Тому, кто делает, на жалобы времени жалко.
– Да я ни на что не жалуюсь! – Взвизгнул Вася.
– Ты знаешь, сейчас очень много мужчин предъявляют, как им кажется, вполне справедливые претензии к женщинам, но, – Андрей задумался, – женщины делают тоже самое. Мне, когда я в Нью-Йорке служил, больше всего жалобы приходилось слушать. Здесь с местными отцами поговорил и тоже самое. А проблема-то не в мужчинах и женщинах.
– А в чем?
– В войне. Все живут по Ветхому Завету. Око за око. Зуб за зуб. Все друг другу предъявляют счет. Я ей или ему сделал, а он или она мне нет. А любовь – это, когда не считают.
– Да, – сказал Арш. – Счет – это уже не любовь. Это эгоизм. Торговля. У меня то же самое на консультациях. Женщины жалуются, что не дополучили любви и внимания, а мужчины, что женщина только потребляет, но ничего
