о своей беззаветной любви к воеводской дочке, о тоске, о сердечной боли, о невозможности жить без неё. Не спуская её с рук, так и понёс её в лес.
Микула сплюнул – горбатого только могила исправит.
Злясь, он уселся на берегу, бросал в воду куски земли, скомканную траву. Любят люди друг друга. Страшно подумать, сколько вёрст отмахали, ради вот этих нежностей. Жалко их, пёсьих детей. Хоть и грех, а ведь любовь! Против неё не попрёшь! А ему, Микуле, нет счастья – один баламут, ни кола, ни двора. Мечтал ведь – женится. Вон, Парашка из кремника, девка какая, а! Умная, добрая. Слово скажет – душа задрожит. Поди уж, кто-то забрал. Так и проживёт один-одинёшенек.
Вечерело.
–Микула!
Расстроенный Микула вернулся к опушке. Наташка ныла без слёз, не отпускала Семёновой руки. Тот был бледнее смерти.
Мученики они, на горе себе слюбились.
–Микула, проводи Наталью до дома.
–Пойдём, – буркнул Микула.
–Любимый, – шепнула девушка, и впилась губами в последнем поцелуе.
Семён долго не отрывался от неё, наконец, отпустил, отвернулся.
Микула и Наталья побрели к городу потерянные.
Семён заорал издалека:
–Наташа-а! Я люб-лю те-бя-я-я!
Наталья разрыдалась.
Так и въехали в город – плачущая девушка и хмурый Микула. В этот раз Микула расплатился с возницей не торгуясь.
Вернувшись из города, он торопливо сварил похлёбку, поел – Семён есть отказался.
Под ночь выехали обратно. Долго молчали.
Микула хрипло сказал:
–Счастливый ты, воевода.
–В петлю мне от такого счастья…
«»»»»»»»
Бату прогуливался по ханскому орду в сопровождении Шибана и нукеров. Подлетел на лошади хмурый Берке. По его скрытному лицу нельзя было определить – что-то стряслось или он не доволен каким-то пустяком. Берке осадил коня, торопливо слез с седла, кивнул Бату.
–Я от Мунке. Разговор есть.
–Говори, – Бату напрягся.
Берке бросил взгляд на хитрые лица нукеров, буркнул сердито:
–Не здесь. И Орду надо позвать.
Бату отправил за старшим братом порученца-туаджи, а они вошли в первую же юрту. Это была юрта сотника Мантая. Просторная, но простая и тёмная.
Мантай выгнал жён и детей, кланяясь, торопливо подбросил в очаг сухих лепёшек аргала. Огонь приветливо затрещал, дым с уютным запахом горелого навоза, устремился вверх, к отверстию в потолке.
Бату огляделся, небрежно махнул рукой. Сотник исчез. Аргал разгорался. Яркие блики запрыгали по лицам братьев.
Берке присел к очагу, за ним сели Бату и Шибан.
–Я уломал Мунке, – прохрипел и засмеялся Берке.
–Он и так не был против похода на половцев и орусутов, – отозвался Бату, зная, что Берке сказал не всё.
–Хан и брат, Мунке убедил Тулуя в необходимости
