и вопросы, вот и все. И вот теперь семенит на тоненьких каблучках, перепрыгивая через лужи и повиснув на руке нового знакомого, мерзнет.
Галерея была так ярко освещена, что Зоя зажмурилась, едва они переступили порог. Все посетители, среди которых было много знакомых, балетных и художников, театралов и просто посторонних, занимались собой, и никто к Зое не подошел. Даже Собакин, который дважды просил ее позировать ему и однажды вообще объяснился в любви, не обратил на ее приход никакого внимания.
В дальнем углу был накрыт фуршетный стол, все гости ходили с бокалами в руках, останавливаясь возле «шедевров» Собакина, обсуждая их, восхищаясь. На сей раз Собакин выставил не только свои фотоработы, но и картины, причем весьма странные, но как бы модные, эпатажные. Некоторые полотна были прошиты грубыми нитками, которыми крепились самые разные предметы: маленькие деревянные лодки, бумажные солнца, колеса машин, женские волосы, даже белье. Не обошлось и без страннейших конструкций, состоящих из набора мало сочетаемых механизмов, вещей, бумажных фигур, веников и даже бутылок с водкой.
– Не люблю я этот стиль, – пришла к выводу Зоя, изредка поглядывая на своего спутника, с любопытством разглядывающего картины и экспонаты художника. – Какое-то нагромождение предметов. Бред, короче.
– Зачем же пришли?
– Чтобы поддержать Собакина. А вам все это нравится?
– Все сложно, – уклонился Захаров от прямого ответа. – Хотите, я куплю для вас что-нибудь? И у вас память обо мне останется, и Собакину хорошо.
– Нет уж, увольте.
– Извините, я на минутку…
Захаров исчез, растворился в толпе, и уже очень скоро вернулся с высоким худым мужчиной. Русые с проседью волосы коротко подстрижены. Синие джинсы, желтый пиджак. Глаза – разные. Один синий, другой – черный.
– Вот это экспонат… – начала было уже Зоя да вдруг замолчала. Просто онемела. Она узнала этого человека. Была как-то на презентации его книги на книжной ярмарке года два тому назад.
– Вот, Зоенька, познакомьтесь, это…
– Он не нуждается в представлении, – сказала она, не сводя взгляда с его сине-голубых глаз. – Вы же – Александр Шорохофф, писатель-фантаст.
Писатель улыбнулся одними губами. Ему, похоже, было по барабану, узнают его или нет. Не того полета человек, он давно уже привык к своей славе, но относился к ней спокойно, как и подобает гению.
– Надо же, – восхитился Захаров. – Я и не знал, что вы интересуетесь литературой.
– Я интересуюсь писателями, – улыбнулась она, решив, что ей простят эту детскую дерзость. – Особенно такими вот, гениальными. Скажите, Шорохофф, если вы закроете голубой глаз, то все увидите в мрачном, черном свете? И если черный – то все вокруг окрасится в голубой цвет?
– Я дальтоник, – он буквально прожег ее взглядом.
От молока отказаться было невозможно. Оно было вкусное, полезное и, главное, придавало сил. Вот только голова не работала –
