не успеваю! Замедлится ли когда-нибудь время? – почти плаксиво выдал разом прояснившийся Хорхе, воспользовавшись паузой болгарина. – Так же, как оно когда-то ускорилось… Вдруг замрет, и образуется куча мгновений, чтобы пролистать старые фотографии или всласть почитать что-нибудь – долго и непрерывно… – Он удрученно сверился с часами, другой рукой зачесывая назад волосы, растрепавшиеся от ветра из окон.
– Куда едем? – Глаза Ракель воспламенились, когда она улыбнулась Светлане, а та констатировала редкий факт, что большая улыбка красивой девушки портила мягкость ее черт, точно полосуя лицо.
В тот момент я разглядел на лице Несусветы созвездие родинок тоже, это был Малый Ковш в миниатюре.
– Café del Mar, – с благоговейным придыханием обозначил Хорхе, когда машина выскочила за территорию старой крепости со звучным именем. Шепот колес под музыкальный шорох поволок их дальше по шоссе, мимо частых билбордов с визитной карточкой очередного клуба, рекламой артистов и их крикливыми фото. – Мы должны проводить солнце, встретить закат. Есть среди нас настолько сумасшедший, что выскажется против? Нет таких? Gracias a Dios! (Слава богу!)
Окна были приспущены, тепло катящегося вниз испанского солнца, наложенного на уравнение ветра и Средиземного моря, выткало выразительно мирный фон. Только скорость провоцировала движение лиц навстречу клубам времени под счастливую дрожь разных ресниц.
Все разговаривали. Русский перемешался с английским, иногда сталкиваясь с болгарским и испанским. Смех был общий – на одном природном языке. По преимуществу выспрашивали русские, им было интересно все, а прочие вставляли свои реплики в редкие, еле заметные паузы. Ракель говорила совсем мало, она предпочитала удивленно разглядывать всех, часто улыбаясь, что опять ломало в щепу ее правильные черты, и это уже заметил я.
Пока крутились в переулках Сан-Антонио, солнце присело еще ниже, щурясь и щуря уже близь крыш домов. В одном из узких переулков Евгенио мастерски запарковался в единственное свободное место. Музыка затаилась под его пальцем, диалоги стихли так же неожиданно.
– Приехали, – сказал болгарин и оказался на улице.
Все тоже высыпались на горячий асфальт, поглядывая в сторону солнца, что неуклонно стекало, из переулков доносилась электронная музыка, зазывно пахло сиренью. Двоим это показалось галлюцинацией. Бутылка ирландского чая опустела здесь же, прямо на обжигающем капоте, вместе с серебристым портсигаром, который тщательно потрясли над стаканами, перевернув вверх дном. Рты оросились, ноги – длинные, тщательно выбритые и кривые, волосатые – с удовольствием выпрямились, и целого мира стало мало. С той же стороны, что и музыкальные звуки, кокетливо проглядывала искристая синева моря.
Ракель оказалась самой длинноногой, о чем Хорхе не преминул ей поведать на испанском, чтобы никого не обидеть. Та вспыхнула от застенчивости и нарочитости комплимента, призванного омыть некие шероховатости в недавнем прошлом их отношений, соль которых знали только они.
Ярость
