пуговицу, отчего его строгий вид стал небрежным. – Она виновата во всем, что видится красивым, в том числе разность скрипов… – подмигнул Хорхе мне.
Под аккомпанемент этой фразы вернулись девушки, загадочно улыбаясь. Они одновременно сели на скучающие стулья, подведенные глаза промокнули каждого рядом, а губы прикоснулись к жидкостям в подкрашенных помадой бокалах.
Хорхе, покачиваясь на сиденье, точно ему было его мало, хмельно вперился в незаметно подошедшую официантку, замечательно непропорциональную в области глянцевой улыбки и выпуклого джинсового зада. Ее вопрос о нужде в чем-либо стихийно утонул в переплетении диалогов, что роились в густом пространстве кафе.
– Замечательная задница, – беспардонно заявил ей испанец, дрожащим взглядом потискав девушку. – Уверен, вам отлично на ней сидится, мягко и удобно. Все время думаю, как сидят девушки, у которых попы нет, это ведь, наверное, больно? – Он разминулся глазами с каждым, словно ушел в себя. Мне понравилось, что, несмотря на нетрезвость, он чутко понимал возможные развития мыслей окружающих. – Как они справляются с этим, как живут с постоянной болью, с неудобством? Вертятся постоянно, я думаю… – Хорхе глянул на смутившуюся пришелицу, что вдруг осмыслила подслащенное комплиментом хамство, – на одном месте. Злятся, вымещая зло на мужчинах. Уверен, многие психологические причины разладов коренятся в этом или чем-то подобном…
Хорхе опять уклонился от взглядов и опять было открыл рот… Но тут все замерли. Испанец с приподнятым стаканом ирландского чая и куском какого-то слова, застрявшего в зубах, жутковато улыбнувшаяся Ракель, скосившая взгляд на Арсения, и сам он, имевший вид почти отрешенный, с потухшим взглядом, обращенным внутрь. И Светлана, в тот фотогеничный момент ставшая самой красивой на набережной, улыбающаяся чисто и широко, во всю возможную искристость зубов, с чуть вспенившимися на ветру волосами, с лукавой морщинкой на аккуратном носу. И официантка, уже уклоняющаяся в сторону, но мысленно еще повторяющая нескромную тираду незнакомца, отчего углы ее рта вели себя по-разному, одновременно радуясь и раздражаясь.
– И счет, пожалуйста, – крикнули ей в спину за секунду до того, как все замерли.
Прошел почти месяц.
За это время я несколько раз приходил к ним, подставлял чужой стул, не спрашивая разнообразно замерших соседей, садился рядом и молча разглядывал, их и окружение, и просто думал долго, погружаясь в себя, переставая что-либо видеть.
Неспешно дул ветер, если качнуть столик, то он, неровный, начинал дрожать жидкостью в стаканах, тонкие пальцы Ракель крепко держались за ножку бокала сангрии все это время, а музыка пропадала. Пару раз я одолжил у соседей непорожнее стекло. Я выпивал, чокнувшись с каждым, и снова внимательно разглядывал знакомые лица, которые в деталях проступают в памяти, стоит их коснуться.
Я вглядывался в оспинки Хорхе, хорошо замаскированные жесткой щетиной, в зачесанные назад волосы, скрадывающие раннюю
