от композиции к композиции. Чем ближе был бар, тем больше разного люда роилось. Первопричиной же этого, как всегда на острове, было иссякающее присутствие издревле почитаемого существа, имя которому – Солнце.
– Сюда! Сюда! – Эксцентричный Хорхе опередил прочих, нацеливавшихся на чудом освободившийся столик недалеко от бара, поближе к солнцу, к видам на море с россыпью алебастровых яхт и лилейных лодок.
Синяя пропись легендарного названия высилась прямо над нами, ткань навеса шелестела на ветру. Под весом каждого из нас по-разному скрипнул стул, снова провоцируя размышления о разности скрипов одинаковых предметов в зависимости от половой принадлежности севшего тела.
– И в зависимости от принадлежности глаз, на это смотрящих, и ушей, это слышащих, – согласился с ним испанец, когда Арсений чуть позже поделился своим наблюдением.
Особым движением Хорхе привлек официанта и бойко его снарядил в поход за напитками.
– Кувшин сангрии белой. – Хорхе перехватил взгляд Ракель. – И красной кувшин. Ирландского чаю – четыре раза по сто, просто чаю – четыре чашки… С нашей стороны великолепные чаевые. Может, кто-нибудь голоден? – Большеглазые лица друзей в последнюю очередь выглядели голодными. – Может, салатов кому-нибудь?.. – Он засмеялся. – К примеру, фруктового? А может, боливийского?.. – Все заулыбались, зеркаля друг друга, но от салатов отказались.
Медлительный в движениях, однако нервный в смехе официант, ухая, отплыл в сторону бара сквозь сгущающуюся толпу. Он был смугл, очень худ и завидно молод. Галдящий на разный лад многочисленный люд был подкрашен солнцем, преимущественно гладкокож, обернут в цветные тряпочки, называемые одеждой, развесел, общителен и улыбчив. С различным количеством природной и не только химии в молодой крови, с гелем и без него в волосах. Все с умеренным интересом разглядывали друг друга, излучаемая атмосфера добра перекликалась с той, в которую все погрузилось. Кто-то ел, кто-то пил, недалеко кто-то смеялся чуть громче, чем принято, многие курили, на большинстве столов в различной посудине таял лед. Фоном всему этому было падающее в море солнце, окладистый бриз, треплющий молодежь за нежные щеки, и явное пышное ощущение осмысленного безделья, когда двигателем разноречивого трепа является ленивое созидание.
– Это же Вагнер… – распознал в музыке нечто дотоле слышанное Арсений. Говорил он по-русски.
Все сфокусировались на нем, усмирив незатейливую полемику обо всем сразу на всех языках. В ту секунду все понимали друг друга на любом.
– Думаешь? – взбил бровные дуги испанец и вздрогнул, так как зонт его сорвался со спинки стула и хлестко упал на деревянный пол.
– Плачущая скри-и-ипка, – блаженно протянул Арсений, теперь он был уверен. – Ее не спутаешь ни с чем. Конечно, в обработке, но, несомненно, он. Вагнер…
– Красиво. – Светлана больше других все это время была в трепещущемся звуке, и скрипичный плач покорил ее еще в момент выхода на
