службы медленно умирали, и к августу прекратили существование. Пыль теперь прибивали только редкие дожди, и улицы залепило ссохшейся грязью. Баки для отходов были давно переполнены, и мусор сваливали прямо у домов, так что его груды росли на глазах. Эти появившиеся по всему городу пирамиды, с ширившимися основаниями, уже закрывали окна подвалов, дотягиваясь до жилых этажей. Разыгравшийся ветер обнажал в них пустые бутылки, сломанные утюги, ящики с вывороченными замками, разнопарые ботинки, рваные, с вывернутыми рукавами пальто, гонял по тротуарам, как перекати-поле, полиэтиленовые пакеты и скомканные пожелтевшие газеты. Убирать их было некому, дворники давно уволились, и тогда по инициативе Дрёмышева устроили субботник. Участие в нём приняли все – подметали мостовые, граблями собирали опавшие листья, собрав в кучи, сжигали вместе с бумагами и старыми газетами. Чистили урны, лавочки, подкрашивали заборы и фасады домов. Алексей К. и Пётр Н. работали вместе.
– Это тебе не шахматы двигать, – берясь за носилки, ухмыльнулся рабочий.
– Языком молоть – не мешки ворочать, – огрызнулся инженер.
– Да я-то и языком могу, это ты без дела страдаешь. Может, в следующий раз один всё уберёшь?
– Нет, Петруша, мне без твоих шуток никуда.
Трудились допоздна, пока не навели порядок, а расходясь, договорились сделать такую уборку еженедельной. Хотя в глубине и осознавали, что это был случайный порыв, который вряд ли повторится. Они обманывали друг друга? Нет, просто сомневались, что сдержат обещание. Но дать его было им нужно. Просто необходимо. Им надо было верить в общую спайку, в то, что они не одни в беспросветной мгле безработицы, что сообща они способны свернуть горы. Свернули же, в конце концов, мусорные. Таким образом, они держались. Первые дни после субботника они и правда готовы были хвататься за всё, что попадётся под руку. Скоблили заросшее грязью крыльцо, перебирали платяные шкафы, чистили посуду, которой не пользовались уже много лет, или перекладывали на чердаке печной «боров». Подбадривая друг друга, радовались недавней победе, одержанной больше чем над мусором – над своей разобщённостью. Были, правда, и нытики, задававшиеся вопросом, на сколько хватит проснувшегося вдруг энтузиазма, в незначительном меньшинстве, но были. Их быстро выявляли, как провалившихся, выдавших себя неосторожным словом шпионов, и обходили за версту, боясь спрашивать: «Как дела?», чтобы не натолкнуться даже не на жалобу, не на долгий и нудный рассказ о себе, своих тревогах, по сути ничем не отличавшихся от волнений остальных, а на растерянную улыбку, неловкое пожатие плеч, мол, что тут скажешь, безработный, этим всё сказано, к ним, как банный лист, приклеилась маска неудачников, легла на их лица, как литая, точно они всегда, подозревая свою невезучесть и никчёмность, только и мечтали о ней, а теперь, когда наконец нашли подтверждение своим опасениям, им в каком-то смысле стало даже легче, удобнее, они срослись со своей новой, нечаянно подвернувшейся ролью, упиваясь ею, будто провели всю жизнь
